Сергей Красов - Вторая попытка

— А про судьбу Васьки Бриллианта тоже что-то можешь сказать?

— Могу, — Вадим сделал вид, что задумался, — короче, в 1985 году на Лапотках, где сейчас Бриллиант, будет какой-то хипишь, вроде как массовые неповиновения. Туда подгонят войска со всего Управления, подавят очень жёстко, переколотят дубинками всех подряд, — виноватых и невиновных. Да так, что многие пообсираются. Человек пять зачинщиков, в том числе — и Ваську, оформят в одиночку и отправят на Белый Лебедь. Причём, с Лапотков прямо на Свердловск — вертолётом, а оттуда до Соликамска — поездом. Там все с особого режима, кому дали год одиночки, сидят в камерах по шесть человек. Вся хозобслуга: завхозы, дневальные, даже те, кто пищу раздают. —специально подбираются из педерастов. Мол, — в законе на эту тему ничего не сказано, — не нравится, — можете голодать. Многие по прибытии и объявляли голодовку. А это здесь считается нарушением режима, их — в изолятор на пятнадцать суток. Когда ослабнет от голода, начинают кормить силой — бульоном через задний проход. Что так унижение, — что так. И всё — по закону. Плюнет человек и идёт в камеру — досиживать срок. А начальник Белого Лебедя посмеивается: «У меня за счёт ваших голодовок целое стадо свиней откармливается», пайка то всё равно списывается.

— Вот суки! — Ростовский аж задохнулся от возмущения, — я слышал, что там полный мороз, но что б до такой степени!… А ты откуда можешь знать такие детали, ты же там никогда не был?

— Сам не знаю. Просто знаю, что я знаю, а откуда знаю — не знаю. — скаламбурил Вадим. « Вот это я выдал!» — усмехнулся он про себя, вспомнив, как в 1984 году участвовал во всесоюзном совещании оперсостава лесных ИТУ, проходившем в Соликамске, где им показывали и рассказывали принцип «работы» трёхэтажного корпуса из кирпича белого цвета, получившего народное название «Белый лебедь» в качестве образца, как должно быть у всех.

— В первое же утро по прибытию в камеру Васи Бриллианта, заходит завхоз в сопровождении контролёров, смотрит список и назначает его как новенького уборщиком камеры на сегодня. Оставляет ведро с водой и тряпкой, веник и уходит. Через пол часа возвращается, видит, что пол не вымыт, и возмущается:

— Почему уборка не сделана? Я кого назначал? — смотрит в список, — кто Бабушкин? Ты что ли? Почему пол не вымыл?

— Я — Васька Бриллиант!…

— Да мне пох…, бриллиант ты или алмаз! Я сказал — вымыть, — значит, должен вымыть!

Ваську, одного взгляда которого последние годы боялся весь преступный мир, такое отношение к себе, естественно, возмутило до глубины души. Он подошёл и дал завхозу пощёчину. А тот ему — кулаком по морде. Контролёры их сразу же растащили. Завхоза — в Шизо, а у Васьки от волнения прихватило сердце. Его — в санчасть, где он почти сразу и умер от инфаркта. Похоронили его там же в Соликамске на зековском кладбище. Братва в последствии поставила ему памятник из полированного мрамора. Там так и написано — Васька Бриллиант.

— Вот бл….! — Ростовский трясущимися руками прикурил новую сигарету. — Ты так правдиво рассказываешь, как будто сам там находился. Поневоле поверишь.

Эту версию смерти Бриллианта Вадим слышал от зеков ещё в конце восьмидесятых годов. В том, что именно так всё и произошло, он уверен не был, но то, что знаменитый вор умер от инфаркта, знал точно. В своё время на очередном совещании оперсостава в Сосьве им зачитывали акт вскрытия трупа Бабушкина, «что б не было базаров на пересылках».

— Я уверен, что так и будет, если ничего не менять. Но с другой стороны, если, например, ты не хочешь, чтобы тебя убили во второй бригаде, — не заходи туда для выяснения отношений. Или вообще, — ходи мимо, как будто их не существует.

— Так тоже не правильно. Я не скажу, другой не скажет, а они так и будут беспредельничать?

— Или прихвати с собой пару мужиков покрепче, в которых уверен, или разговаривай на улице так. чтобы при этом присутствовало побольше народу, и всё, — они на убийство не решатся.

— Ну, я не знаю… Вообще-то ты в чём-то прав.

— Да не в чём-то, а во всём. Хотя это полностью проблему не решит. Убить могут и неожиданно или по другому поводу. Кардинально, чтобы исключить такую возможность, надо или Почтаря отправить в другую зону, или тебя.

— Так оно… Только я бы не хотел. Куда ехать? Привык тут как-то. Надо будет подумать, посоветоваться с людьми, может чего и придумаем. Слушай, — Ростовский хлопнул себя по лбу, — так это получается, что и Васю Бриллианта можно спасти?!

— В принципе, — да. Если кто-то сможет его уговорить удержать зону от хипиша. И вообще, — спокойно досидеть до конца срока. Ему же немного осталось — года три-четыре?

— Да, где-то так. Мишка точно знает. Только как Васю убедишь? На тебя сослаться, — не поверит.

— Попробуйте. Посоветуйтесь с Поликарповым, он его лучше знает, с другими, — вдруг получится. Глядишь, Бриллиант ещё и на свободе бы порулил.

Разговор прервал звук распахнувшейся калитки со стороны закрытой зоны. Вошедшие в калитку трое осуждённых в полосатых бушлатах и штанах быстрым шагом, почти бегом преодолели расстояние от калитки до крыльца, на котором расположились собеседники: Ростовский — сидя на перилах крыльца с сигаретой, а Вадим, — стоя на нижней ступеньке лицом к вошедшим.

— Слышь, мужик, — обратился к Вадиму шедший первым самый высокий из троицы, — где тут у вас…

В этот момент он присмотрелся к полуобернувшемуся к нему Ростовскому и радостно воскликнул:

— Да вот же он! Ну привет, Юра Ростовский! — И повернувшись к Вадиму, — ты, мужик, сдёрни отсюда, нам с Юрой побазарить нужно, — и опять повернулся к Ростовскому.

Один из троицы подошедший последним, с опаской глянув на Вадима, тронул своей рукой высокого за рукав:

— Стёпа, так это…

Но тот его не слушал.

— Что, Юра, спрятаться думал? Привет тебе от Хазара! — При этих словах Стёпы, Вадим увидел, как из его правого рукава в опущенную вниз руку скользнуло длинное узкое лезвие.

И тут, видимо, у Вадима сработал боксёрский рефлекс Бурого. Схватив стоявших к нему вполоборота Степиных помощников за затылки своими мощными руками, он припечатал их лбами и тут же, взяв за шиворот, обратным движением отбросил их в разные стороны. При этом стоявший справа зек перелетел через перила в кучу снега, а левый, запнувшись о деревянный тротуар, зарылся головой в сугроб.

Стёпа тем временем попытался ударить ножом в грудь Ростовского, но тот, сидевший на перилах, двумя ногами ударил его в грудь и плечо, отчего сам упал на кучу снега за перилами, почти вровень с ними. При этом расстёгнутый бушлат у него распахнулся. Пытаясь уйти от следующего удара, Ростовский лишь беспомощно барахтался в снегу с раскинутыми руками.