Александр Михайловский - Народ Великого духа

Да, недаром у меня с утра была непонятная тяжесть на душе, которую я списывала на волнение в связи с предстоящим вступлением в брак. И что ж теперь? О Боже, что будет теперь?! К церемонии все готово… Неужели по злобной прихоти судьбы моя свадьба совпадет с днем смерти моего единственного сына?! Впрочем, все равно. Ведь брак этот заключается исключительно по политическим мотивам и мое женское желание обыкновенного счастья играет во всем этом деле минимальную роль. Нет, я не стану просить своего жениха отсрочить бракосочетание, тем более что я почти уверена, что он не поддастся на мои уговоры. Какой в этом смысл?

Но Шайлих… Как жалко Шайлих! Вон она бьется в рыданиях, выкрикивая имя брата и порывается подойти к его телу. Но ее удерживают. Как, впрочем, и меня. А в это время с телом Эмриса что-то делают. Его вытаскивают из воды и укладывают на берег… В моих глазах опять темнеет. И вдруг я вижу перед собой лицо отца Бонифация. О, его глаза! Они горят особенным светом, словно идущим изнутри. Наверное, это потому, что он Божий служитель. Я нуждаюсь в утешении, отец Бонифаций! Он без всяких слов читает в моей душе. Он прикасается к моей руке и начинает что-то говорить. Речь его тиха и размеренна, и ней звучит Божественная благодать. И боль моя, что только что была такой огромной и бушующей, начинает сжиматься, прячась внутрь моей души…

– Я… хочу попрощаться… – говорю я.

– Не стоит, леди Гведаллион, – отвечает капеллан. – Он совершил тяжкий грех. Он проклят Богом, хоть и тяжело это признать…

– Да-да, отец Бонифаций… – бормочу я, наблюдая в это время, как к телу Эмриса подъезжает самоездящая повозка. – Я понимаю… Я все понимаю… Но только… будьте со мной, умоляю…

– Конечно, я буду с вами, – отвечает он и гладит мою руку. – На все воля Господня. Крепитесь. Читайте молитву…

Я стала шептать первую молитву, что пришла мне к голову. Все это время я не отрывала глаз от тела моего сына, которое подняли с земли двое темнокожих девиц, довольно бесцеремонно бросив его вслед за тем в повозку к телам казненных мятежников.

– Осторожней, вы, там! – вырвалось у меня.

Отец Бонифаций бросил быстрый взгляд в ту же сторону и встал так, чтобы загораживать от меня происходящее с телом моего сына.

– Не смотрите, не надо… – сказал он, – самоубийц не хоронят на кладбище и здесь это правило тоже действует… Молитесь за его душу, ибо вы – единственная, кто имеет на это право, и. быть может, его участь будет смягчена.

– Хорошо… – прошептала я и вновь принялась молиться.

Когда звук отъехавшей повозки стал затихать, я подняла глаза на отца Бонифация.

– Как же теперь быть, скажите мне? Ведь я должна выйти замуж сегодня… От этого зависит подчинение моих людей его приказам и судьба нашего клана… Но как, как я смогу исполнять свой супружеский долг после такой ужасной трагедии?! Ах, Эмрис, Эмрис! Что же ты натворил, глупый мальчишка!

– Шш… тихо… не нужно… – отец Бонифаций понял, что я вновь близка к истерике и ласково погладил меня по плечу. – Я думаю, с князем можно договориться насчет того, что так вас беспокоит. Ведь он тоже все понимает и сочувствует вам. Он далеко не бездушен и, если вы попросите, вполне может дать вам отсрочку в исполнении супружеских обязанностей на один год до следующего такого же праздника… В остальном же ваши люди будут знать, что вы занимаете достойное положение в местным обществе, а князь Сергий ап Петр является вашим мужем – а значит, его приказы для них столь же обязательны, как и ваши.

Я подумала и кивнула.

– Да, наверное, это будет лучший выход. Но должна сказать, что я сама сейчас очень расстроена, чтобы пытаться вести разговоры на эту тему. Прошу вас, возьмите на себя этот труд и как мой духовник через Виктора попробуйте договориться с Сергием ап Петром о браке с отсрочкой. И утешьте, пожалуйста, Шайлих! Бедная девочка так страдает…

1 июля 2-го года Миссии. Воскресенье. Полдень. Окрестности Большого Дома.

Настроение после самоубийства Эмриса среди членов племени Огня было не самым веселым. Леди Гвендаллион и Шайлих, хоть и прекратили всхлипывать, но были мрачны как ночь, и жены их будущих мужей тоже были не веселы. Уже УАЗ съездил с телами казненных волчат и самоубийцы к реке и вернулся обратно пустым, уже все присутствующие собрались вокруг сложенного кострища, приготовившись внимать шаману Петровичу, который, в свою очередь, приготовился отметить середину лета речью. Но настроение было как на похоронах. Жизнь человеку пытались спасти и направить на путь истинный, а все оказалось зря…

– Да, и на старуху бывает проруха, – сказал Сергей Петрович, выслушав объяснения Виктора де Леграна по поводу причин этого самоубийства. – Недоглядели. Но ты, Виктор, не переживай. За три года Шайлих перегорюет свое горе и думать забудет о брате. Такие отношения – мерзость в любом веке: и у нас, и у вас, и там, где жили леди Гвендаллион с Шайлих и даже здесь. Если поймают брата на сестре, то изгоняют сразу обоих. Иначе нельзя.

– Я понимать все, – сказал Виктор, – но не понимать, почему? Лошадь брат сестра играть можно. Раз-раз порода усилить.

– А потому, – сказал Сергей Петрович, – что порода может не только усилиться, но и ослабнуть. Складываются не только положительные, но и отрицательные качества. Но если убогого жеребенка можно просто прирезать и не жалеть, то с больным ребенком так нельзя. Он Божья душа, и если уж родился, то должен жить. Те, что практиковали такие отношения, должны были совершать грех, пренебрегая этим правилом. Так, например, спартанцы бросали неправильных детей со скалы. К тому же близкородственное скрещивание вредно влияет на умственные способности потомства, ведь под конец их существования спартанцев иначе как «тупые» и не называли.

– Я понимать, – сказал Виктор, – я идти к Шайлих и говорить ей хорошие слова. Все быть хорошо.

– Иди, – сказал Сергей Петрович и повернулся к Андрею Викторовичу.

– В прошлый раз, – сказал тот, имея в виду день летнего солнцестояния год назад, – тоже было не все гладко.

– Да уж, – сказал Петрович, – но тогда вместе с умеренными по тяжести проблемами, мы получили и большие возможности, которыми с успехом воспользовались. Но теперь не вижу, каким образом смерть этого пацана сможет дать нашему обществу дополнительные преимущества.

– Возможно, – хмыкнул в бороду Антон Игоревич, – что это парень, вычеркнув себя из рядов живых, избавил нас от больших проблем. А если бы он убил не только себя, а еще и мать, сестру, Виктора, или кого-то из нас? Если в голове дурь, то недалеко и до беды, особенно если этой голове всего шестнадцать лет и в ней гуляет ветер. Возможно, мы еще отделались самым легким образом.