Александр Михайловский - Народ Великого духа

Когда мы выбрались за забор, было уже далеко за полночь. Через плантацию мы перебежали без особых проблем, а вот в леске банально заблудились: сколько бы мы ни шли вперед (дорога с ожидающей нас машиной должна была быть по другую его сторону), он все никак не кончался. Несмотря на то, что темень стояла хоть глаз выколи, это было банально невозможно, поскольку тот лесок представлялся лишь чуть больше обычного городского сквера. Мы шли в полной темноте, спотыкались, падали, чертыхались на трех языках, поднимались и опять шли, но проклятая дорога никак не появлялась, – и каждый и нас про себя дивился этой непонятной чертовщине, стараясь не поддаться панике. Было ужасно холодно – значительно холоднее, чем тогда, когда мы только двинулись в путь. И имелась еще одна зловещая странность: неожиданно стало светать… Небо на востоке окрасилось серым часа за четыре до того, как рассвет должен был наступить по нашим расчетам! Мы лишь недоуменно переглядывались друг с другом и сосредоточенно молчали, опасаясь высказывать свои соображения, поскольку объяснить происходящее можно было только мистикой и колдовством, верить в которые нас давно отучили. Тем не менее рационального объяснения наш ум не находил, и оттого мы ощущали некоторую подавленность, граничащую с беспомощностью… Но тем не менее мы старались сохранять выдержку и надеяться на лучшее – на то, что скоро все прояснится и мы выпутаемся из этой переделки.

Но когда рассвело полностью, мы окончательно поняли, что влипли в очень странную историю, которая не укладывалась ни какие рамки объяснимого с человеческой точки зрения. Вокруг нас был лес, дикий лес – такой, словно в нем не ступала нога человека. Он напоминал не леса на юге Франции, а густые непролазные дебри где-нибудь у нас на Вологодчине… Никто ничего не понимал, в том числе и наш юный проводник, который то и дело в недоумении почесывал затылок, уже даже не особо пытаясь скрыть свою растерянность. А ведь его задача была, казалось, наипростейшей, – и вот, гляди-ка ты, как оно получилось…

Так или иначе, но нам пришлось посовещаться на предмет того, как отсюда выбраться. От идеи пройти обратно по своим же следам мы все дружно отказались. Если мы даже и найдем этот выход, то, судя по расчету времени, возле него мы рискуем нос к носу столкнуться с погоней. А за попытку побега – однозначно расстрел или повешение, а то ведь еще могут затравить собаками…

И тут Мыкола снова устроил истерику. Ох уж горячая головушка… Однако на этот раз он повел себя просто отвратительно. Он обвинил нашего проводника в том, что тот специально завел нас в эту ловушку. Выпучивая глаза и брызгая слюной, он тыкал дрожащим пальцем во француза и исторгал какой-то хрипловатый визг, точно мерзкая злобная собачонка. Всем нам при этом становилось как-то гадливо. Хорошо, что истерику вовремя пресек Иван Седов – недолго думая, он одним точным ударом он отправил нашу барышню в штанах в нокаут. «Пусть отдохнет», – лаконично прокомментировал он свои действия под наше молчаливое одобрение.

Когда бузотер очнулся, старший сержант, как старший по званию, ледяным тоном разъяснил ему, что такие действия ставят под угрозу жизнь всех людей в группе. Мыкола выслушал наставления с мрачным видом, потирая челюсть и не поднимая глаз от земли. Весь его праведно-комсомольский пыл куда-то улетучился, и сам он сдулся и сник, хорошенько для себя уяснив, чем чреваты паникерские настроения.

После этого Иван и стал как бы командиром нашего отряда, и даже Жорж Броссар, который был чуть ли не вдвое старше, подчинился его лидерству. Иван решил, что на первых порах нам надо найти такое место, где мы могли бы осмотреть окрестности и увидеть хоть что-нибудь, кроме сплошной чащи, окружающей нас со всех сторон.

Но претворить это план в жизнь не получилось. Где то вдалеке, – там, откуда мы пришли, – послышался едва слышный лай собак… Мы поняли, что погоня нашла то место, где мы сбились с истинного пути, и теперь движется за нами. Теперь единственной нашей возможностью спастись было найти хоть сколь-нибудь серьезный ручей и попытаться разделиться… Но тут же пришло горестное осознание, что этого будет совершенно недостаточно, поскольку мы слышали голоса как минимум двух собак. Если на ручье одна группа двинется вверх по течению, а другая направится в противоположную сторону, то за каждой из них пойдет половина преследователей, каждая со своей собакой.

И тогда мы побежали. Тем самым мы даже не надеялись уйти от погони, а всего лишь хотели как можно дальше отодвинуть преследующую нас неизбежность. Служебные собаки след не бросают. Чтобы от них уйти, надо либо уехать на машине (как мы и планировали изначально), либо они должны внезапно умереть, – например, от пули в голову.

Наши отчаянные попытки отдалить свою гибель продолжались довольно длительное время. Расстояние между нами и преследователями сокращалось, лай становился все ближе, но какое-то время нам удавалось удерживать дистанцию. Наконец мы совершенно выбились из сил. Тяжело дыша, мы остановились на небольшой поляне, над которой ярким бледно-голубым кружком равнодушно сияло осеннее небо. Погоня была близка – и мы поняли, что проиграли схватку за жизнь. Сейчас нас настигнут, изобьют до полусмерти, а потом отведут обратно в лагерь – для того, чтобы повесить в назидание остальным заключенным. Правда, у нашего проводника, ввиду его молодости и относительно лучшего питания, силы еще были, но Мыкола вцепился ему в ногу подобно ожившей гире, к какой в старину приковывали каторжника. Видя такое дело, мы мрачно переглянулись, объединенные похожей мыслью: ж лучше бы тогда, перед побегом, при первых же его выкрутасах, сразу свернули этому типу шею.

Так нас и настигли – сидящих на земле и в отчаянии прикрывающих головы руками. Немцев было десятка полтора, при двух собаках, и возглавлял их дебелый, матерый фельдфебель. Остальные были или безусыми молокососами, или стариками – вроде наших давешних охранников, которым теперь, после нашего побега, боком выйдет их граппа.

Немцы, не сводя с нас глаз, торжествующе прохаживались по поляне, злобно ухмыляясь и перекидываясь короткими фразами. Первым делом они собрались пристрелить проводника, ибо у него единственного (в отличие от нас, одетых в полосатые лагерные «пижамы» и деревянные башмаки) имелся полный штатский костюм. Потом один из подчиненных (вроде бы унтер-офицер) принялся спорить со своим начальником. Насколько я понял с пятого на десятое немецкую речь (уроки в школе и институте все же не пропали даром), командиру напомнили о том, что прежде чем расстрелять, агента маки требуется допросить в ГФП [50]. Быть может, мальчишка выдаст еще кого-нибудь, а те еще… Так, глядишь, и на отпуск в фатерлянд удастся заработать. И вообще – беглецов они догнали, надо разворачиваться и двигать обратно из этого странного леса, которого тут просто не должно быть. Подумать только, посреди теплой благословенной Франции – вдруг дикий русский лес… Это напоминание заставило фельдфебеля внимательно осмотреться по сторонам, после чего он чуть скривился и явно озадачился, окончательно убедившись в необычайности окружающей обстановки.