Алексей Вязовский - Я спас СССР. Том I [litres]

С панихидой Маршака будет связан громкий скандал. Знаменитый актер Моргунов, выпив, поддастся на уговоры друзей – поэта Лебедева-Кумача и композитора Соловьева-Седого, – ляжет на готовый постамент. Дело в том, что творческая богема синячила в соседней с Дубовым залом комнате, и Соловьев-Седой решил пошутить. Спросил Моргунова: «Жень, за тысячу рублей десять минут на постаменте пролежишь?» Актер хохмы ради кивнул. Ему тут же вручили тысячу (огромные деньги!). Отказываться уже «не попацански». Вот его и отправили лежать в пустом зале, который готовился к принятию траурной делегации. Моргунов лег, засек время. Но от выпитого его разморило, он заснул.

И тут двери открываются, друзья и родственники Маршака под траурную музыку вносят гроб с телом на своих плечах. Позади гроба идут министр культуры Фурцева, член Президиума ЦК по идеологии Суслов и другие ответственные товарищи. Но постамент занят. Моргуновым. Немая сцена. Занавес.

А потом мы еще удивляемся, а чего же это советская власть так жестка к «творцам»? Почему посадили поэтов Синявского и Даниэля? Почему Хрущев орет матом на художников и скульпторов? Не только от собственного бескультурья и злобы. А потому, что постоянно провоцировали, тестировали границу дозволенного… Да и глупостей тоже было много.

«… Я недавно, ев тушенку, вспоминал про ЕВТУШЕНКУ …» – писатели смеются, лупят друг друга по спинам. Атмосфера становится совсем разудалая. Сейчас частушки начнут читать и плясать.

– Леш, может, пойдем? – робко спрашивает Вика, доедая жульен.

– Я тут прикупил бутылочку «Саперави», – аккуратно начинаю я. – Придумал к ней интересную закуску…

– К чему ты ведешь?

– Друг уехал к родителям, оставил ключи от комнаты… Может, там продолжим?

Видно, что Вика слегка опьянела. Раскраснелась, глаза блестят. Мы же так толком и не поели. Зато бутылку шампанского, если вычесть два бокала Шолохова и Стюарт – выдули.

– А поехали! – Девушка мне ласково улыбается. – Я только носик припудрю. Где здесь туалет?

Очень вовремя подходит официантка, показывает ей дорогу. Я прошу тем временем счет. Поели скромно, на четыре с небольшим рубля. Дороже войти в ЦДЛ. Пока я рассчитываюсь, за стол присаживается плотный мужик в светлом костюме. Маленькие черные глаза на меня внимательно смотрят. Черты лица невнятные – слабый подбородок, дряблые щеки… Я даже не могу понять его возраст.

– Вы не ошиблись адресом? – резко интересуюсь я.

– Петр Николаевич, можно просто Петр, – представляется мужик. – Видел тебя с Шолоховым.

– И?

– По ЦДЛ слухи ходят… О новом гении. Тебя в правлении с этой красавицей видели, – Петр Николаевич кивает в сторону туалета, куда ушла Вика.

– Я все еще не понимаю предмета нашего разговора.

– Предмет прост. Я работаю журналистом-сдельником в нескольких изданиях. «Литературная газета», «Роман-газета», веду раздел в «Советской России» про новинки, еще несколько изданий, в том числе журналы.

– Так, так, так… – я начинаю догонять.

Конечно, рынок платных рецензий есть и в СССР. Просто он подпольный и находится под идеологическим прессом. «Услугой» этой еще в Древнем Риме грешили, а уж к XX веку она и вовсе расцвела пышным цветом, перестав за грех считаться. И многие знаменитые русские литераторы этим не гнушались, далеко не всем им была присуща принципиальность Белинского или щепетильность Писарева. Помнится, читал где-то, как Мережковский, узнав, что Георгий Иванов написал хвалебную рецензию исключительно из-за денег, сказал ему: «А, другое дело! Из подлости можно, а то я испугался, что у вас вкус испортился».

Так что выясняется, и сейчас в Союзе этим вовсю грешат. Раскрутиться за деньги можно. Если знать правильных людей. А чуть позже ушлые журналисты и подходящее название для этой платной услуги придумают – «джинса».

– Расценочки мои знаете? – продолжает Петр Николаевич. – Интервью – полтинничек. Рецензия до 3 тысяч знаков – чирик. Упоминание в развернутой статье – пять рублей.

Ни хрена себе цены! А «джинса»-то, оказывается, очень прибыльное дело.

– Гарантии?

– А какие нужны гарантии? – удивляется журналист. – Меня тут все знают, многие пользуются услугами.

– И Шолохов?

– Этот нет, – Петр Николаевич смеется, – Миша – птица высокого полета. Ему без необходимости. Половина отдела пропаганды ЦК на него работает, сейчас двигают за рубежом на Нобелевку по литературе. Хватит им пастернаков награждать, нужен наш, советский!

В принципе, лишний пиар мне бы не помешал, особенно на момент моего восхождения на советский литературный Олимп. И не сказать, что я принципиальный противник платного пиара – за такой хороший роман мне и самому не стыдно. Но ведь сдадут потом, суки! Не «Петя», нет. На провокатора «сдельник» не похож. Этот делец если только по пьяни или из тщеславия кому-то из друзей проболтается. Просто найдется какой-нибудь «Вася», который решит талантливого парня сразу притопить, пока тот высоко не взлетел, да еще и нагадить исподтишка, чужими руками, его высоким покровителям – Федину и Шолохову. Вот он-то и подтвердит в ЦК или Фурцевой, что лично видел, как я «Пете» в ЦДЛ деньги передавал. А такой позор и последующая травля – это жирный крест на всей моей будущей карьере.

Так что нет, не поведусь я на Петино предложение, но и посылать его сразу тоже не буду. Проявлю-ка я разумную осторожность. Зачем мне ссориться с такой полезной сволочью, а вдруг он еще пригодится?

– Спасибо за интересное предложение, Петр Николаевич. Я обязательно над ним подумаю. Телефончик мне свой черканите, чтобы я знал, как вас найти.

– Хорошо, – делец от литературы достал блокнот, ручку и быстро написал свой телефон.

А уже через пять минут Петр Николаевич сидел за другим столом и с деловым видом вел переговоры со следующим потенциальным клиентом. Похоже, у него сегодня здесь «чес».

Спустя еще пять минут появилась подкрасившаяся Вика, и мы направились к выходу. Тут очень удачно подвернулся частник – черная «Волга». За два рубля водитель доставил нас к общежитию.

К финалу нашего свидания я тщательно подготовился. Взял у кастелянши свежий комплект постельного белья, застелил. Повесил на настольную лампу Лебинзона красный полупрозрачный шарфик. Пришлось одолжиться у девочек в общаге. Накрыл на столе небольшой «натюрморт» – сыр, хлеб, колбаса, овощи, вино с бокалами. Все это в целом создало некоторую интимную атмосферу.

– А зачем на столе спиртовка? – удивилась Вика, присаживаясь на краешек кровати.

– А вот зачем.

Я достал железную кастрюльку, поставил на спиртовку. Зажег. Покидал кусочки «Костромского» в кастрюлю. Пока сыр плавился, открыл «Саперави», разлил по бокалам. Мы выпили, и я включил проигрыватель с пластинками. За них пришлось доплатить жадному Лебинзону еще 50 копеек. Эмилио Туэро запел знаменитое Bésamemucho. «Целуй меня крепче». Очень романтичная песня.