Иван Кузнецов - Черные крылья [litres]

Похожее чувство пришло ко мне теперь в Берлине. Кругом – на сотни, на тысячи вёрст немцы, плотным кольцом – одни нацисты, никого не чувствую, кроме них. Да, немцы, которых я до сих пор встретила, так или иначе – нацисты! Даже добрая тётушка, которая чуралась всякой политики, которая боялась и не любила эсэсовцев. Тётушка не испытывала ненависти ни к евреям, ни к «большевикам», не костерила их, слушая военные сводки, и не превозносила германскую нацию. Но только лишь по той причине, что ей было наплевать на всё и вся, кроме собственной семьи, в том числе и на остальных немцев. Разве ж то не нацизм – только в пределах отдельно взятой семьи?

Неужели во всём свете люди живут именно так: только для себя и тех, кого считают членами своей семьи; только ради унылого материального благополучия? И даже величие собственной нации определяют количеством нахапанного у других?

Давно и далеко, дома, кажется, всё было не так. Благополучная жизнь, конечно, приятна, но разве в этом – смысл? Мы до слёз переживали за челюскинцев, за испанцев, за американских негров, за немецких коммунистов; мечтали открыть все тайны мироздания, встретить настоящих верных друзей; и счастье мыслилось как большое, общее…

А не пригрезилось ли мне, не причудилось ли? Чистота и свет души, бескорыстие, самоотречение не только ради ближних, но и ради дальних, родство не по крови, а по убеждениям и интересам – существует ли всё это на свете, где-то далеко? Там, вдали, где всё это существует не в мечте, а в жизни – там мой дом. Но до него не дотянуться, не дотронуться даже мыслью. А кругом на тысячи вёрст – немцы, немцы, нацизм, фашизм…

Глухое одиночество среди враждебного мира заставило меня всерьёз зондировать окружающее пространство – искать своих. Есть же тут подпольщики-антифашисты, есть наши разведчики. Хоть мысленно хоть к одному такому человеку прикоснуться бы – и тяжёлое наваждение рассеется. Но так щупать пространство наугад – всё равно что искать иголку в стоге сена. Тем более что такие люди экранируются, даже если не осознают этого. Кто, находясь на нелегальном положении, не экранируется хотя бы интуитивно, того быстро вычисляют, к сожалению.

В общем, жила я среди людей, но чувствовала себя так, будто горы вокруг сомкнулись стеной…

Хоть я и не полюбила Берлин, а всё же эти осенние прогулки были благом. В течение первых моих недель в оккультном отделении они помогали поддерживать бодрость духа и здоровье разума. Хорошо, что народу мало: меньше локальное давление эгрегора. Хорошо, когда прохладный ветер: голова прочищается после массированного погружения в мистические материи.

Дома, во время подготовки, тоже, бывало, с утра до ночи всё внимание приковано к тонкому плану. Но мы много шутили и смеялись даже в процессе занятий, и вообще было много хорошего общения. Это помогало не слишком отрываться от земли. Здесь же, во враждебном окружении, я варилась в собственных мыслях, и чувство реальности постепенно как-то размывалось. Зато уж как пройдёшь по какой-нибудь Потсдамерплац в непогоду – ветер в лицо, ноги промокли, зонтик вывернуло, проклятые полотнища со свастикой хлопают, как выстрелы, – аж вздрагиваешь! – и порядок: весь туман выветрило из головы. Но и солнце, возвращавшее осени яркие краски, отлично взбадривало приунывшее сознание.

Любимыми местами в городе стали парки. А обязательные маршруты я старалась прокладывать так, чтобы часть пройти по Унтер-ден-Линден: мне нравилось сочетание простора, уходящей вдаль перспективы и больших деревьев с ветвистыми кронами.

Кроме того, я с удовольствием, когда была возможность, заглядывала в церкви. Готическая архитектура – даже в её упрощённом немецком варианте – с первого раза покорила моё сердце: эти стрельчатые окна с витражами, эти своды, которые устремлены ввысь, много простора и света. В церквях было тихо, пусто, мерцали толстые свечи, иной раз повезёт – услышишь звуки органа. Тут практически полностью нивелировалось давление фашистского эгрегора, и можно было вдохнуть полной грудью.

Ещё в свободное время я ходила по магазинам. Жалованья, полученного за первый же месяц, хватило на приобретение кое-каких необходимых вещей осеннего гардероба, обуви.

Главное – я купила радиоприёмник! Теперь по вечерам я с волнением слушала официальное немецкое радио и старалась намыть из потоков совершенно неуёмной лжи крупицы правды про «Восточный фронт». Навострилась быстро: правда вылезала, как шило из мешка, в виде недомолвок и противоречивых сообщений. А я ещё применяла нейроэнергетические методы считывания информации. Дела на Кавказе и под Сталинградом у немцев были не так хороши, как им хотелось представить, потому что наши держались насмерть. И всё же немцы продвигались. Всё медленнее, всё тяжелее. Чувствовалось, что они вязнут, как в прошлом году в это же время начали вязнуть под Москвой. И всё же они ещё двигались вперёд.

Снова и снова возвращалась неприветливая мысль. Наши воюют, наши стойко держатся и, возможно, скоро переломят ситуацию и погонят врага так же, как прошлой зимой. А я-то что делаю? Зачем я торчу тут? Ни богу свечка, ни чёрту кочерга! Наверное, я с ещё более острым нетерпением ждала бы, когда со мной выйдут на связь, если бы мысли о своих не были искусственно притуплены карантинными блокировками.

Пользуясь педагогической страстью Ульриха ко всяческим разъяснениям, я зацепилась за разговор о военных событиях последнего времени и задала вопрос:

– Отчего же мы только изучаем да ищем всякие древности? Неужели среди нас нет оккультистов, способных на боевое колдовство? В Тибете я слышала рассказы о великих ламах, способных остановить целую армию…

На лице Ульриха появилось ошалелое выражение, однако он взял себя в руки и ответил степенно:

– Не будьте такой легковерной, дорогая ученица! Но… Хайке, ваш потенциал поразителен! Вы угадали… Сейчас… Сначала ответьте: вам когда-нибудь приходилось общаться не с умершими, а с потусторонними существами?

– Приходилось немного.

Шаманы дали нам в Школе пообщаться с несколькими духами, которых сумели приручить.

– Очень хорошо. Сегодня вы приглашены на особенный спиритический сеанс. Ничему не удивляйтесь, ничего не бойтесь, делайте, что скажет ведущий, что будут делать все. Идёмте, я отведу вас.

– Так что же я угадала?

– Вы всё узнаете на месте.

Ульрих сообщил об особенном сеансе торжественно, но с некоторой долей растерянности, как будто не был уверен до конца, как отнестись к этой чужой затее.

Ни много ни мало – он сопроводил меня на шестой этаж! Что-то будет? Оказалось, что у Ульриха – мой пропуск. Едва дежурный согласился пропустить меня, как Ульрих достал из кармана чёрную повязку и аккуратно завязал мне глаза. Повязка оказалась совершенно непроницаемой.