Avar - Алёша [СИ]

— Алёшенька, матушка зовёт!

— Сейчас! — мальчик увлечённо рассматривал книжку, подаренную тёткой на праздник Крещения, поэтому даже не повернулся на зов своей старой няньки.

— Алёшенька, соколик мой, пойдём скорее! Матушка сердиться будет!

А книжку потом досмотришь… — невысокая плотная женщина подошла к мальчику лет шести и погладила его по белобрысой голове. — Пойдём, милый!

— Пойдём, — мальчик нехотя закрыл книжку, вздохнул и нехотя слез с лавки. — А зачем меня мама зовёт?

— К дяде пойдём, к государю нашему. Совсем плох. Там уж и тётки твои собрались, и царица Прасковья, и сам патриарх приехал со Святыми дарами. Тебя хотят видеть. За дверью Алёшу ждали несколько человек. Один из них, дядька Пётр, подхватил мальчика на руки и быстро, насколько позволяла дородность тела, поспешил с ним по переходу. За ним в молчании поспешили и все остальные. Длинные полутёмные переходы сменялись один за другим. Встречные старались поскорее прижаться к стене или скрыться за дверями, освобождая дорогу. Всё это происходило в молчании, и только сопение и звуки торопливых шагов нарушали тишину. Возле дверей, из-за которых доносился приглушённый гул голосов, процессия остановилась. Воспользовавшись остановкой, мальчик сказал:

— Дядька, пусти! Я сам. Пётр осторожно опустил Алёшу и, выпрямившись, вытер с красного лица пот. Потом взял мальчика за руку и сказал:

— Пойдём, царевич! Дверь распахнулась и мальчик первым вступил в большую комнату, где множество взрослых в шубах и шапках тихо переговаривались между собой и иногда крестились на образа. На вошедшего мальчика устремились сотни глаз, в комнате вдруг настала такая тишина, что Алёше стало страшно. Он сделал шаг назад и упёрся в дядьку, вошедшего следом.

— Пойдём, царевич, государь ждёт! — дядька решительно потянул мальчика вперёд, к противоположной стене, где у дверей, расписанных цветами и плодами, стояли в карауле рынды. Мальчик нерешительно шёл за Петром Аврамовичем, крутя головой и постоянно видя перед собой лица взрослых мужчин, серьёзные лица без тени улыбки. Вдруг один из взрослых, находившихся в комнате и оказавшийся рядом с Алёшей, снял шапку и поклонился. Буквально через секунду и все остальные стали снимать шапки и кланяться. Мальчик испугался и неизвестно, как бы он повёл себя дальше, но тут, к счастью, они с дядькой дошли до дверей, кои тут же услужливо распахнулись. Алёша, всё так же держась за дядькину руку, вошёл в комнату, наполненную людьми, светом свечей и какими-то запахами, тревожащими детский разум. Пока малыш осматривался, одна из женщин в тёмной одежде подошла к нему и взяла за руку. Он чуть испугался, но потом узнал мать и крепче вцепился в её руку, мягкую и тёплую.

— Мама!

— Тише, сынок, тише! — тревожный шёпот матери заставил мальчика замолчать. — Пойдём скорее, — и мать потянула его к группе людей, стоявших в середине комнаты. Люди, все в тёмной одежде и со строгими скорбными лицами, оглядывались на мать и мальчика, и расступались, давая им дорогу.

Дядька шёл за ними, но вскоре отстал, отрезанный от них сомкнувшейся человеческой массой. Внезапно Алёша оказался перед большой кроватью, на которой лежал, устремив взгляд вверх, к расписанному потолку, дядя Иван, государь-батюшка. Возле изголовья сидела на стульчике тётка Прасковья, дядина жена, рядом стояли тётки Софья и Марфа, боярин Голицын, тот самый, который подарил Алёше на день Ангела красивую сабельку, какие-то ещё бояре и взрослые, незнакомые мальчику. С другой стороны кровати он увидел старого патриарха Адриана с многочисленными служками и свечами в руках.

— Подойди к дяде и поцелуй руку, — прошептала ему мать и подтолкнула сына к кровати, — Не бойся. Иди! Мальчик неуверенно подошёл к кровати, которая доставала ему почти до плеч, оглянулся на мать и протянул руку к дядиной руке, лежавшей с краю. Коснулся — рука показалась какой-то холодной — и услышал сзади шёпот матери:

— Целуй руку! Он попытался дотянуться до неё, но не смог. В это время сзади раздался голос тётки Софьи.

— Брат мой, государь Иоанн Алексеевич! По твоему слову прибыл царевич Алексей. На эти слова дядя немного повернул голову в сторону, что-то прошептал и чуть приподнял руку, которая сразу же бессильно упала вновь. Внезапно мальчик почувствовал, как чьи-то сильные руки подхватили его под мышки и через секунду он уже сидел на кровати рядом с больным. Лицо дяди было бледно, на челе блестели бисеринки пота. Глаза, запавшие, в тёмных кругах, были полуприкрыты веками и смотрели на мальчика и сквозь него, как будто не видя.

— Целуй руку! — вновь донёсся до него шёпот матери. Алёша схватил дядину руку, холодную и тяжёлую, приподнял, склонился к ней и коснулся губами. Рука, на секунду замерев, вновь бессильно упала и сжалась, захватив край одеяла.

— Это ты, Алёша? — тихо и немного свистяще спросил дядя.

— Я, — и немного неуверенно спросил: — Тебе очень больно?

— Нет, — прошептал больной, — Я очень устал, Алёша. Подвинься поближе, я тебя плохо вижу. Вот так, — Иван Алексеевич удовлетворённо вздохнул и на несколько секунд прикрыл глаза, потом вновь взглянул на мальчика и чуть приподнял руку, которую Алёша схватил обеими своими руками.

— Я умираю, Алёша. Чую, что Отец наш небесный зовёт меня к себе.

Ты — мой наследник и тебе оставляю царство наше… Хотя дядя говорил тихо, в комнате стояла такая тишина, что и мальчик и взрослые, стоявшие у кровати, слышали слова умирающего.

Алёше стало страшно и он, заплакав, начал причитать:

— Дядя Иван, не умирай! Не надо!

— Тише, Алёша, тише! — произнёс, почти прошептал, умирающий царь.

— Не надо плакать… Ты теперь будешь в моё место. Слушайся свою тётку Софью. Береги державу нашу и веру нашу… Учись… — И через несколько секунд попросил мальчика, — Наклонись, я тебя поглажу. Тихонько всхлипывающий мальчик наклонился. Больной с усилием оторвал руку от кровати, положил Алёше на голову и прошептал:

— Благословляю тебя на царство… Храни тебя Господь… Рука его соскользнула и вновь бессильно упала на одеяло.

— Иди, — прошептал Иоанн Алексеевич и прикрыл глаза. Мать подхватила Алёшу и спустила с кровати, после чего взяла за руку и повела из комнаты, где он впервые в своей жизни столкнулся с таинством смерти. Слёзы застилали его глаза, губы кривились, сдерживая плач, а мать тянула его за собой, увлекая подальше от взрослых со скорбными лицами, от вытирающей слёзы тётки Прасковьи, от дяди, такого пугающе бессильного и, как будто, уже ставшего чужим. Мальчик не помнил, как он оказался в комнате своей матери.

Какое-то время он просто сидел, прижавшись к самому родному и близкому человеку, уткнувшись ей в грудь, и слёзы тихо текли по его лицу. Он слышал, как мать иногда тихо командовала кем-то, как она шептала молитву и чувствовал, как её рука гладит его по голове.