Александр Некрасов - Вперед, русичи! [litres]

Павел не пошел к кострам. Он повернул к знакомому шалашу Качи и, забравшись в него, улегся на циновки. Начинать поиски ночью не имело смысла, а портить матросам праздник своим мрачным настроением ему не хотелось.

«Чужой! Всем здесь чужой!» – с горечью подумал он, глядя то на возбужденно приплясывающих чернокожих воинов, то на кучкующихся, что-то весело обсуждающих матросов. Он был чужим на этом празднике людей далекого века, переживших отчаяние, а потом радость победы и радующихся жизни, установившемуся спокойствию и миру. К кому он мог обратиться со своей бедой, кто его мог понять или просто поверить?

– А тебе, Семен, гляжу, здесь приглянулось, – долетел до него разговор от расположившейся неподалеку группы моряков, – может, уговоришь Тихоныча да останешься? Выберешь себе черненькую, вишь их тут сколько, востроглазых, шныряет. Женишься, ребятишек заведешь. Только беленьких давай, на чернявых тут и без тебя мастеров хватает, – под дружный хохот закончил говоривший. – Глядишь, вместо Качи вождем бы стал.

– А чего, – гордо приосанился Семен, – я и губернатором могу, – и, поднявшись, важно надулся, приняв напыщенный, надменный вид.

Это вызвало очередную вспышку смеха.

– Ужель правда бы остался? – узнал Павел по голосу подошедшего к матросам Юрия Александровича.

– А чего? – вновь начал было балагурить Семен. Но вдруг плечи у него поникли, глаза заволокло дымкой, и он, опустившись, грустно вздохнул: – Нет, конечно, куда я без России…

После слов этих наступила у костра тишина. Каждому, наверное, вспомнился далекий дом, родная сторона. И вдруг в темноте тропической ночи робко полилась, а затем окрепла, набрала силу русская, грустная, но какая-то раздольная, широкая песня. Примолкли и островитяне, вслушиваясь в непонятные слова незнакомой мелодии. Хотя и без слов была понятна щемящая тоска по родной стороне оторванных далеко от дома русских моряков. У Павла вдруг навернулись на глаза слезы.

Смолкла песня, но над костром еще долго висела тишина, нарушаемая лишь треском костров да редкими криками ночных обитателей джунглей.

Павел даже вздрогнул, когда неожиданно в противоположном конце поселка раздался грохот барабанов и музыкальных раковин аборигенов. Музыкой это было назвать трудно, но эффект создавался потрясающий. И сразу все взоры обратились на появившуюся процессию.

Павел вылез из шалаша, собираясь вместе со всеми подойти поближе и посмотреть начало торжества. Надеялся встретить Качи, чтобы попросить его помочь в поисках кресла, о котором вождь, выставив поначалу охрану, теперь, казалось, вовсе забыл. Но не успел он сделать нескольких шагов, как его кто-то крепко взял за руку.

Быстро обернувшись, он увидел одного из разукрашенных чернокожих воинов.

– Арроман! Арроман! – повторял тот, настойчиво подталкивая Павла в другую сторону, где стояло несколько хижин.

– Куда? Зачем? – воспротивился он.

Но абориген, не отпуская, буквально тащил его за собой и что-то объяснял на непонятном языке. Павел решил не сопротивляться, тем более что в голосе воина, несмотря на настойчивость, звучали просящие нотки. Он лишь обернулся еще раз на появившуюся процессию и увидел во главе процессии Качи, за спиной которого аборигены несли увитое лианами и зелеными ветками растений какое-то ритуальное сооружение.

В хижине, куда привел его провожатый, Павла уже ждали несколько женщин племени. Повинуясь команде воина, они, ласково что-то приговаривая, накинули на плечи парня тяжелую шкуру какого-то животного, в волосы навтыкали веточек, в руки всунули копье и раковину. Опешивший Павел не сопротивлялся, стоя под опытными руками модельеров, как манекен.

Когда женщины перестали его наряжать, словно новогоднюю елку, они отошли в сторону и, удовлетворенные результатом, восхищенно смотрели на него, радостно что-то щебеча и прищелкивая от восторга языком. Воин сердито крикнул на них, и они согнулись в поклоне. Сам он тоже, приложив руку к груди, поклонился Павлу и, уже опасаясь прикоснуться к нему, почтительно жестами пригласил к выходу.

Выйдя из хижины в сопровождении аборигенов, он увидел, что процессия во главе с Качи достигла центра поселка и остановилась. Только тут он заметил, что не слышен грохот туземного оркестра, а в наступившей тишине Качи, стоя перед непонятным зеленым сооружением, произносит торжественную речь. Следуя знаку воина, Павел направился к толпе.

В это время Качи, заметив его приближение, что-то гортанно прокричал, и все обернулись в сторону Павла. Толпа раздвинулась, образовав ровный неширокий коридор прямо к подножию этого сооружения, у которого опустился на колени вождь и стоял так, протянув руки к оробевшему от такого неожиданного внимания парню.

Павел растерялся, не зная, что ему делать дальше. Остановился, но тут с губ его сорвался радостный крик. Опутанная лентами и ветками, словно зеленый трон, за спиной Качи стояла машина времени. И, уже не обращая внимания на почтительные и восхищенные взгляды туземцев, удивленные взгляды моряков, он почти бегом устремился по образовавшемуся коридору.

Поднявшись с колен, Качи отступил в сторону, с достоинством поклонился и, лукаво улыбнувшись парню, указал, как бы приглашая на кресло.

«Только бы цело было», – подумал тот, устраиваясь на знакомом сиденье и оглядывая опутанные ветками рычаги и кнопки панели управления. К его радости, аборигены, видимо, очень бережно обходились с машиной, не был стронут даже ни один рычаг настройки, хотя где только можно они укрепили и просунули стебли растения.

А Качи, пока он оглядывал вновь обретенное кресло, обернувшись к соплеменникам, закончил речь. И, повернувшись к Павлу, выжидательно смотрел на него. Молча смотрели на него и все собравшиеся.

Не понимая, что от него требуется, Павел заерзал в кресле, выискивая взглядом в толпе русских моряков. Наконец заметил стоявших рядом Семена и Юрия Александровича. На его немой вопрос Семен лишь непонимающе пожал плечами. А Юрий Александрович что-то зашептал, показывая рукой на накрытые к торжеству циновки.

«К столу пригласить надо!» – догадался Павел и, протянув руки в сторону праздничного «стола», громко сказал:

– А теперь можно и к столу, пообедать.

Он заметил, как после этой речи прыснули от смеха русские моряки, но их хохот никто не услышал. Он утонул в восторженном реве аборигенов, которые если и не знали слов, то поняли прекрасно. И тут же начался пир. Павел зря надеялся, что, занятые трапезой, о нем все забудут. Уже через несколько минут он понял, что если это и случится, то не так скоро, как ему хотелось бы. Видимо, роль божества ему еще какое-то время предстоит исполнять.

Сначала его потчевали различными блюдами, пока он не насытился так, что, казалось, уже не сможет подняться с кресла. После этого, оставив попытки еще его угостить, аборигены начали демонстрировать танцевальное искусство и, казалось, не знают они усталости, тем более что время от времени подогревали себя самодельным алкогольным напитком. Ему, как заметил Павел, отдавали честь и русские моряки, поглощая в таких количествах, что это вызывало лишь удивленные и восхищенные взгляды туземцев.