Геннадий Марченко - Ревизор 2.0 [litres]

На обратном пути Пётр Иванович заметил на главной улице N-ска некое оживление. В чём его причина, подсказал всезнающий Гусак:

– Нынче через город должна пройти партия каторжан. Развлечений в N-ске не так много, вот людям и интересно на них посмотреть.

И экипажу пришлось сделать вынужденную остановку. Урядник схватил лошадь под уздцы и велел кучеру стоять пока в стороне. А минут через десять показалась колонна каторжан.

Это было весьма живописное зрелище, от которого по спине Копытмана пробежал холодок. Около полутора сотен человек самого разного возраста, причём не только мужчин, но и женщин, плелись по мостовой под звон кандалов – ножных на мужчинах и ручных на женщинах. Многие кандалы были нанизаны на металлические прутья, тем самым ещё более стесняя движения конвоируемых. Одеты арестанты были если не в лохмотья, то уж никак не в приличное платье, даже если одежда когда-то таковой и была. Видно было, за проведённое в пути время поизносилась не только одежда, но и тела. Причём у некоторых проходящих совсем близко (запах от немытых идущих по жаре людей стоял тот ещё) Пётр Иванович заметил выжженные на щеках и лбу буквы, видимо означавшие их, говоря языком его современников, специализацию. В глазах каторжан сквозили такие неизбывная тоска и обречённость, словно их вместо каторги приговорили к повешению.

Народ реагировал на узников по-разному. Большинство просто смотрели, словно пришли в шапито поглазеть на дрессированных животных. Кто-то выкрикивал в адрес плетущихся мимо арестантов оскорбительные слова, в то же время было немало и таких, кто им сочувствовал, а некоторые женщины – благо конвоиры этому не препятствовали – даже совали в руки бедолагам свёртки с едой.

«М-да, – философски подумал Копытман, – а ведь от этой участи никто не застрахован. Достаточно вспомнить того же Достоевского… Хотя тот сам, дурак, связался с петрашевцами. Или, точнее, идиот, если вспомнить кое-что из его творчества».

Внезапно один из проходящих мимо каторжан приостановился, отчего пришлось сбавить ход и его товарищам, скованным с ним в одну пристяжь. Это был человек неопределённого возраста, со спутанной бородой и такими же спутанными, выбивавшимися из-под сдвинутого на затылок картуза волосами. На лбу его были выжжены буквы «КАТ». Взгляды каторжанина и инспектора встретились, и Копытмана обожгло такой ледяной ненавистью, что тот невольно поёжился. К счастью, эта заминка длилась буквально мгновение, после чего товарищи арестанта потянули его вперёд, не дожидаясь, когда их исполосуют плетью. Пётр Иванович ещё долго смотрел в спину каторжанина, на которой выделялся грязно-жёлтый ромб.

Наконец колонна миновала, экипаж тронулся, а Копытману так и чудился запах немытых тел, смешанный с витавшим в воздухе духом безысходности. Эта встреча оставила в его душе тяжёлый осадок, а взгляд каторжанина с «бубновым тузом» на спине так и стоял перед глазами.

Проезжая рынок, он снова велел остановить. Всё-таки грызло его чувство ответственности. Надо хотя бы ради приличия заглянуть к этим несчастным лавочникам. Пошли в компании Гусака, тот как-никак лучше разбирался в здешних реалиях, ежели что – поможет советом, а то и делом. К тому же Гусак прекрасно знал, где находятся скобяные лавки, куда они дошли буквально за несколько минут. Лавки располагались в одном ряду, но спиной друг к другу, отделённые перегородками.

«Что ж, так даже лучше», – подумал Копытман.

Сначала он подошёл к замершему при появлении инспектора в стойке суриката Полищуку и заявил, что имел только что разговор с его конкурентом, который пообещал более не привлекать юных герольдов для рекламы своего товара. Но при условии, что Полищук также откажется от этой затеи. После того как лавочник клятвенно пообещал выполнить наказ чиновника из Петербурга, Пётр Иванович отправился к Бурцеву, где провернул тот же трюк. Рыночную площадь инспектор покидал в прекрасном расположении духа. Считая, что полученный от лавочников гонорар отработал.

На постоялый двор вернулись в четвёртом часу дня. И вовремя, потому как спустя пятнадцать минут за Копытманом заехал городничий. Сегодня он решил отказаться от кареты, предпочтя более лёгкую и удобную коляску. Пётр Иванович, предварительно умащив некоторые части тела недавно купленной парфюмерной водой («Надо подумать над изобретением пульверизатора», – решил Копытман), занял место рядом с Антоном Филипповичем, и тот велел трогать в сторону богадельни.

Путешествие вышло недолгим, но поучительным. Виной последнему разговор, который завёл градоначальник.

– Приятная погода стоит, сударь, не правда ли? – завёл издалека Муравьёв-Афинский.

– Да, дышится легко, нет обычной духоты, – согласился инспектор.

– У вас в Петербурге и летом не жарко, ветра дуют с Балтики. Мне в столице довелось побывать, даже полгода жил, когда моё назначение сюда утверждалось, и солнечных дней было наперечёт.

– Да, ветра дуют, – опять согласился инспектор, пытаясь понять, к чему клонит Антон Филиппович.

Наконец тот, крякнув, перешёл к сути дела:

– А я вот, сударь, всё думаю, не пора ли и мне, так сказать, попробовать себя в столице, а то засиделся я тут, в волжской глуши. Да и супружница моя, Татьяна Леопольдовна, горит желанием перебраться если уж не в Петербург, то хотя бы в Москву.

– А что же вас тут, Антон Филиппович, не устраивает? Там-то вас градоначальником не поставят, дадут какую-нибудь эдакую должность, а здесь вы голова, самый главный, царь и Бог, так сказать.

– Так-то оно так, ваше высокоблагородие, так ведь, ежели с другой стороны зайти, душа стремится к новому, а то ведь сидишь здесь – всякое желание шевелиться пропадает. Это оно поначалу интересно, чувствуешь, что можешь горы своротить, а с годами, когда дела направлены в канву законности и интересов обывателей, когда остаётся лишь поддерживать город в порядке, поневоле начинаешь ощущать в себе признаки апатии. Нет-нет, не подумайте, что я жалуюсь, однако ж неугомонная душа патриота Отечества требует приложения сил в новом, более значимом качестве.

В общем, ничего нового городничий Петру Ивановичу не открыл. Как и в будущем, в это время народ тоже стремился в столицы, туда, где бурлит жизнь, где возможно реализовать порой самые смелые мечты. А в данном случае, похоже, присутствует желание быть на виду у начальства, которое, ежели вдруг возникнет необходимость, поманит тебя пальчиком и скажет: «У нас тут в ведомстве место неплохое освободилось. Видя ваше рвение, мы подумали, не занять ли его вам?» С другой стороны, и подзатыльник быстрее прилетит, но, как говорится, тот, кто не рискует…

Одним словом, Антон Филиппович эдак прозрачно намекнул, что мог бы подмазать столичного гостя на предмет содействия относительно Муравьёва-Афинского вместе с семейством перевода на хорошее место.