Геннадий Марченко - Ревизор 2.0 [litres]

– А ты откуда тут, братец? – по-отечески поинтересовался у инвалида градоначальник. – Где ногу потерял?

– За царя и Отечество сложил конечность, на русско-персидской войне, – заученно отрапортовал «одноногий». – У Шамхора [9] Шамхорская битва – сражение между русскими войсками под командованием генерала В.Г. Мадатова и авангарда 60-тысячной иранской армии под командованием шахзаде Мохаммеда, произошедшее 3 (15) сентября 1826 г. у селения Шамхор (ныне г. Шамкир, Азербайджан), на р. Шамхор-чай (Шамхорка), во время Русско-персидской войны 1826–1828 гг. героически в одиночку отражал натиск превосходящих сил противника, был контужен гранатой. Очнулся – ноги нет. Насилу кровь остановил, а тут и наши на помощь подоспели.

– Да ты герой, братец! Награды имеешь?

– Егорием награждён! – не моргнув глазом, отчеканил мошенник.

– Видите, Пётр Иванович, какой у нас в N-ске героический народ, – обернулся к попутчику Муравьёв-Афинский. – Богатыри!

И, крепко хлопнув едва не потерявшего равновесие тщедушного «калеку» по плечу, двинулся дальше.

Копытман предпочёл молчать. Чувствовал – ежели откроет рот, так уж не сдержится, выскажет всё, что рвалось наружу. А рвалось многое, и отнюдь не самое приятное как для Козырькова, так и для Муравьёва-Афинского. Сдерживало то, что оба его подмазали. Один поросёнка купил втридорога, а второй и вовсе триста целковых ассигнациями в карман всунул.

«Да и что я мог бы поделать? – оправдывал себя инспектор. – Устроить битву с ветряными мельницами? То же самое в каждом уездном, а то и губернском городе происходит. И не искоренить сие зло, прочно въелось оно в тело государства российского, ржавчиной проело до дыр, которые никакими заплатками не залатаешь».

– Что вы, сударь, невеселы? – вывел его из задумчивости голос Антона Филипповича. – Иль случилось что?

– Да, случилось, – вздохнул Пётр Иванович. – Случилось, что страна у нас устроена так, что иноземцы головы ломают и понять ничего не могут. Недаром поэт сказал: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать, в Россию можно только верить!» – продекламировал он ещё не рождённое стихотворение Тютчева.

– Правильные слова сказал пиит, прямо в точку, – одобрил городничий и вздохнул: – Не хотел говорить, тревожить вашу душу воспоминаниями, так ведь всё равно узнаете… У нас намедни ночью снова разбойники пошалили на тракте, жизни лишили престарелых помещика с супругой, только кучер успел рассказать, как налетели на путников из леса ночью злодеи числом пять человек, лиц которых в темноте не разглядеть, да и отдал Богу душу. С раннего утра я встретился с нашим капитан-исправником, решили, что пора экспедиционный корпус вызывать из столицы. Да только терзают меня сомнения… С кем воевать, коли они, душегубы, напакостят – и в стороны, как зайцы?! Может, днём они крепостные крестьяне иль, пуще того, добропорядочные мещане, а по ночам – разбойники.

В этот момент они дошли до дальней комнаты, из-за двери которой доносилось чьё-то басовитое пение.

– Старушка нынче ночью преставилась, – пояснил Козырьков у двери, – отец Варсонофий её сейчас отпевает.

– А-а, ну, тогда, пожалуй, не будем мешать, – громким шёпотом ответил городничий, поворачивая обратно.

– А с чего преставилась? – не удержавшись, поинтересовался Копытман.

– От старости и преставилась, – вполне натурально изобразил вселенскую скорбь Козырьков. – Как-никак уже седьмой десяток пошёл, редко кто до этих лет доживает.

Посетили подвальные помещения, где хранились съестные запасы. Несколько бочек всё с той же квашеной капустой, один мешок с мукой и один с ячменём, а в углу свалена репа, снизу кучи уже подгнивающая, – на этом, собственно, и всё.

Антон Филиппович и Пётр Иванович одновременно крякнули, но обсуждать увиденное отчего-то не решились. После чего их препроводили в кухню, там необъятных размеров кухарка готовила что-то куриное и варила в большом котле пшённую кашу, в которую, как выяснил инспектор, планировалось положить топлёное масло. Причём пару тощих куриц и банку масла Козырьков был вынужден экспроприировать из личного хозяйства, так как подобных деликатесов богадельня не видела, пожалуй, с самого момента своего основания. Зато теперь пред очами важного гостя удалось хотя бы создать видимость пристойной кухни.

– Однако ж Аполлинарий Никифорович предлагает нам отобедать в его заведении, – сказал городничий.

– Стоит ли у сирых и убогих вырывать изо рта кусок?

– И то верно! Ты, голубчик, – обратился Муравьёв-Афинский к Козырькову, – лучше устрой праздник своему контингенту, накорми их нынче от души. А мы с Петром Ивановичем заглянем в ресторацию.

Ресторация в городе, похоже, имелась всего одна, та самая, под многообещающим названием «АперитивЪ». Визит градоначальника и его столичного гостя для всех оказался полной неожиданностью. Но, к чести персонала и хозяина заведения, они быстро сориентировались.

Стол был накрыт свежей скатертью и украсился штофиком водки, которая хорошо пошла под холодные закуски, чуть погодя с расстегаями были поданы ботвинья с осетриной, белорыбицей и сухим тёртым балыком, селянка из почек, телятина, запечённая в брусничном соусе, а на десерт гурьевская каша на молоке и сливках с добавлением варенья, мёда, орехов, сухофруктов, цукатов и пряностей.

В самый разгар трапезы откуда ни возьмись появились цыгане и устроили для гостей настоящее представление с гитарами, песнями и позвякивающими монистами на аппетитных грудях женщин, одетых в пёстрые наряды с многослойными юбками. Только дрессированного медведя не хватало. Цыган с проседью в чёрных смолянистых волосах, подыгрывая себе на семиструнке с узорчатой изогнутой головкой грифа, затянул:

– Это наши цыгане, осёдлые, – пояснял городничий, вручая певцу серебряный рупь чеканки 1832 года и махая рукой, мол, спасибо, повеселили, теперь отправляйтесь восвояси. – Лет двадцать как прибыли сюда, ещё до меня, встали табором за городом. А потом что-то не поделили, и большая часть цыган ушла дальше, а несколько решили тут остаться с разрешения моего предшественника. Ну и я не стал чинить препятствий, вроде не воруют, одни кузницу держат, а некоторые петь и плясать подрядились. Народу от этого худого не будет, одно веселье.

Спустя час с небольшим Муравьёв-Афинский и Копытман выходили из ресторации изрядно повеселевшими. Визит в богадельню на фоне приятного обеда казался уже не таким мрачным. До вечера оставалось несколько часов, и тут городничему пришла в голову идея наведаться в стоявший на северной окраине города женский монастырь. По его словам выходило, что женская обитель располагалась как раз напротив мужского монастыря, настоятелем которого являлся некто отец Илларион.