Владислав Савин - Красный тайфун : Красный тайфун. Алеет восток. Война или мир [сборник litres]

Там, наверху, взрывались и тонули корабли от наших торпед. И тоже стреляли в нас – докладывал акустик, несколько раз я сама слышала гул, а один раз нас даже ощутимо встряхнуло!

– Залп из «ежа» положили вслепую, – сказал кто-то в ЦП, – и ведь чуть не попали сдуру.

– Сглазишь! – ответили ему. – Мы ж «Полярный Ужас», или не было тебя тогда? Ради такого могут и атомными глубинками долбануть. Наугад – так точности и не надо.

– Тишина в отсеке! – рявкнул Иван Петрович. – Вправо, курс 170, держать глубину триста! Готовить огневое решение по целям пять и шесть.

И даже погрозил кому-то кулаком.

– Петрович, не дергай так лодку! – из динамика прозвучал голос Сергея Николаевича, главного инженера-механика корабля, или как говорят флотские, командира БЧ-5. – Реактор может не выдержать!

Еще несколько часов в напряженной тишине, нарушаемой лишь словами докладов и команд. Мы атаковали еще четырежды, и в нас стреляли – слава богу, не атомными бомбами. И после последней атаки и слов «цели поражены» Иван Петрович как-то буднично сказал:

– Всё. – И тут же рявкнул: – Не расслабляться, слушать!

– По сигнатурам, все десять готовы, – раздался чей-то голос, – и там же волна баллов шесть-семь, машины на стопе держать не будешь, бортом развернет, и песец!

А после боя состоялся импровизированный «военный совет». Когда Сергей Николаевич, как оказалось, даже не командир БЧ-5, а уже имеющий гораздо более высокий пост, но добровольно вызвавшийся в этот поход, «я на этом корабле всю войну, ну куда я вас в бой отпущу, а сам на берегу», подошел к Ивану Петровичу и сказал:

– Петрович, я серьезно – еще один такой пилотаж, как на лодке-истребителе, и я за состояние арматуры не отвечаю. Давление в контуре скачет, как у больного перед инсультом. Если реактор е***ся и вся гадость в отсек, то у нас будут варианты – помирать быстро или мучительно.

– Николаич, война ведь! – ответил Иван Петрович. – Если американские авианосцы придут, то придется… Ты выход в атаку можешь гарантировать? Если не получится затаиться и подпустить, а прорывать охранение придется? Не через этих, недоношенных – а когда наверху дивизион «гирингов», настоящие противолодочники-асы?

– Ну, значит, медленно помирать будем, – просто сказал Сергей Николаевич, – несколько часов я обеспечу, ну а после прости… Сам знаешь, сколько у нас в реакторе накопилось за все годы и походы. Ты только постарайся – и чтоб торпедисты сработали, как надо.

Это что, уже «с якоря в восемь, курс ост»? Я уже слышала от Ивана Петровича, что с американских авианосцев тоже могут взлетать самолеты с атомными бомбами – по крайней мере, такая возможность допускалась. И эти люди, с которыми я еще вчера любезно беседовала за столом в кают-компании, спокойно приняли, что не вернутся домой? Ну а я… что ж, в шестьдесят лет уже смотришь на смерть философски. Кому из русских поэтесс довелось погибнуть на подводной лодке в боевом походе? А какой злобой изойдет Лида Чуковская и кое-кто из ее знакомых, представляю!

Особенно если узнает, что на борту я, после того разговора задав вопрос – чем я могу быть полезна? – получила в ответ просьбу (даже не приказ) помочь замполиту корабля в поддержании боевого духа экипажа в форме политбесед, разговоров о славном прошлом России, даже чтении моих стихов! И я, как и Ефремов, честно отработала свой статус «прикомандированной от политотдела флота». То есть не просто числилась, но и была в строю защитников Отечества в этой войне!

А смерти не боялась – чему быть, того не миновать. Лишь жалко было тогда, что так и не сумею удовлетворить свое любопытство – прикоснувшись к тайне, но не увидев разгадки. Отчего мне и Ефремову охотно показали устройство корабля, сводили на экскурсию и в машинное отделение и в торпедный отсек, и даже упомянули, что наши торпеды умеют «самонаводиться» на шум винтов цели, но упорно скрывали имена авторов песен и стихов? «Этих людей нет с нами» – если они погибли на войне, зачем хранить в тайне их имена? А если их судьба сходна с несчастным Осей Мандельштамом, то отчего их творения не под запретом? Хотя… была ведь еще одна похожая загадка, фильмы с «Индианой Джонсом», целый коллектив гениев, оставшийся неизвестным. Припоминаю лишь одну фамилию – Николай Трублаини, из Харькова, перед войной он успел издать несколько фантастических романов и погиб в ополчении осенью сорок первого – его называли автором сценария «Индианы», ну а режиссер, операторы, художники, актеры? Никто из моих ленинградских и московских знакомых не знал абсолютно ничего. И что общего может быть у военных моряков с севера и поэтов, не известных никому? При том, что я слышала и такие вещи, которые еще не исполнялись и не публиковались, а стиль их был не похож ни на одного из известных мне авторов – поверьте, что у каждой знаменитости в стихосложении есть свой «почерк», который можно узнать!

Я искала ответы на эти вопросы – и не могла найти. А вот Анна Лазарева явно знает больше, чем говорит. Вспоминая наш разговор тем июньским вечером, я находила ее голос, ее мысли «в симфонии» с тем, что я слышала на корабле. Хотя она никогда не выходила на нем в море, но, наверное, была знакома с его экипажем, раз ее муж был здесь командиром? Если мне суждено будет вернуться, я хотела бы продолжить наше знакомство – тем более что Анна – это очень незаурядная особа. А что скажет на это Лида, мне глубоко плевать!

Приказ идти в последний и решительный бой нам так не поступил – и мы вернулись в Полярный в начале октября. После того как мы вошли в базу, а Иван Петрович рапортовал лично встречавшему нас адмиралу Головко, вся команда К-25 была выстроена на палубе, и командир лично вручал членам экипажа – и мне, и Ефремову – значки с изображением белой акулы, положенные всем, кто совершил на «моржихе» боевой поход, и почитаемые у подводников Советского Союза не меньше любой медали. Такие значки уже были на парадной форме всех старослужащих с К-25 – у одного Ивана Петровича знак был крупнее и другой, на синем щите белая акула перечеркивала красный силуэт корабля. Когда я после спросила, он ответил – а это командирский, такие лишь сам адмирал Лазарев вручал тем, кто у него сдаст экзамен.

Впрочем, медали нам тоже достались – «Нахимова», из рук самого адмирала Головко. Еще в финчасти нам выписали не только командировочные, но и «боевые», по офицерской ставке, за весь срок похода. И отправили до Ленинграда самолетом, за казенный счет – и вот я дома, а Ефремову пришлось еще получать билет на «Красную стрелу».

Так я сделала выбор – с кем я. Ведь истинная свобода – это не абсолютная вольность, делать все, что хочу! А право выбирать, кому служить. Как было заведено с древних времен – «пусть умру я, но будет жить мое племя», в доисторические времена, «мой полис» в Древней Греции, «моя страна, моя нация» – сейчас. В том крайнем, последнем случае, когда речь идет о жизни всех, как в эту войну, – если погибнет «мой полис, моя страна», то моя собственная жизнь не имеет смысла и цены. И не хочется, но надо идти, сражаться и умирать – за ту самую победу, которая «одна на всех, мы за ценой не постоим».