Тимоти Рувидо - Хозяева плоской Земли [Путеводная симфония] [ЛП]

В общей сложности с того момента, как я последний раз видел Василику, прошло почти полтора года. Малышка Эния уже узнавала меня и называла «дядя». Льюв, любивший быть первым во всём, и здесь опередил нас с Ингрид и женился. Избранницей его стала девушка из Годмера, с которой он познакомился той же весной на соревнованиях. Они некоторое время пожили у его родителей, как положено, но довольно скоро уехали к ней под предлогом того, что так ему будет удобнее добираться до работы на битумной шахте. Я чувствовал, что наши с Ингрид родители тоже ждут от нас более решительных действий, однако что-то меня постоянно удерживало от принятия окончательного решения. Нет, честное слово, я не надеялся на возвращение Василики. Да и если бы она вернулась, я точно знаю, что не принял бы её, как бы тяжело мне при этом ни стало. Ревность не прощает измен.

Ещё одним обстоятельством, формально мешавшим мне сделать Ингрид предложение, было то, что я постоянно оказывался в разъездах с новыми группами туристов, а она оставалась на хозяйстве в конторе, заменяя Кроули всё чаще и больше. Дела наши шли очень неплохо, хотя я уже не получал того удовольствия, как бывало раньше, когда многие маршруты оказывались для меня самого в новинку. Особенно тяжело мне давались поездки в пещеру на остров Ибини, где всё напоминало Василику и где я мечтал лишь о том, чтобы ненароком не столкнуться с её отцом. Мне, наверное, было стыдно, с одной стороны, за то, что я не смог её удержать, и она меня бросила, но, с другой, я знал, что при встрече не смогу с собой совладать и обязательно наброшусь с вопросом, не получал ли он от дочери каких-нибудь вестей. То, что я боялся от него услышать, наверняка привело бы меня в полное отчаяние или, ещё хуже, подарило бы слабую надежду. Нет, уж лучше делать вид, будто я просто проездом, и мы не знакомы. Раз или два мы с группой заглядывали на рынок в Рару, однако Уитни я там больше не видел. Близнецы с их ножами да топорами были на месте, кто-то из моих у них даже что-то, помнится, покупал, но соседний прилавок всё время подозрительно пустовал. Спросить близнецов, где она, я так и не решился.

Беда нагнала меня в одной из таких поездок, когда моя группа собиралась располагаться на ночлег в санестолской гостинице. Её хозяйка, раздав ключи от комнат, отозвала меня в сторону и, понизив голос, сообщила, что звонила Ингрид. Я как-то сразу всё понял. Перезвонил в контору и почти ничего не почувствовал, когда услышал от Ингрид, что Кроули больше нет. Вероятно, морально я был к этому готов. Спросил, как это произошло. Она сбивчиво, всхлипывая, рассказала, что ждала его, как они договаривались, к обеду, но он так и не появился, после чего она зашла к нему домой, обнаружила дверь открытой, а его самого – сидящим в любимом кресле на веранде. Кродирование намечено на завтра, но если я хочу успеть попрощаться, она думает, что сможет уговорить сепсусов повременить день-другой. Я сказал, что не надо, что старик едва ли согласился бы на то, чтобы ради него комкать программу поездки, что я помню его и буду о нём всё это время думать, а когда вернусь, мы вместе с ней сходим к нему на могильник. Если бы она сказала, что Кроули при смерти, что хочет меня видеть, уверен, я бы бросил всех и всё и нашёл бы способ примчаться к нему с другого конца острова, чего бы мне это ни стоило. Но сейчас, когда меня поставили перед фактом, что его больше нет, я остро сознавал свою безпомощность что-либо поменять и видел свой долг перед стариком в том, чтобы делать то дело, к которому он меня приобщил и которое по праву считал своим главным детищем. Группу я расстраивать не стал, тем более что они все были приезжими и Кроули толком не знали. В итоге мы вернулись в деревню лишь на третий день, утром. Мать и Ингрид держались стойко, всё было как всегда, гости пообедали и разбрелись кто куда коротать свободное время, а я поспешил к Кроули домой. Дело в том, что Ингрид только сейчас смогла договорить о том, чем не хотела безпокоить меня по телефону: вместе с телом покойного она обнаружила царивший во всех комнатах безпорядок, не броский, но заметный для намётанного глаза – где стул перевёрнут, где книжки попадали с полок, где лампа переставлена с обычного места, где ковёр странным образом задрался. Я сразу понял, что она имеет в виду. Кроули могли поторопить уйти из этой жизни. В его доме что-то искали. Либо он им помешал, либо его устранили заранее. Могли, скажем, задушить и для отвода глаз аккуратно уложить в кресло, зная, что в причинах смерти старого человека вряд ли кто будет специально копаться, и что кродирование уничтожит все следы. Никакого беспорядка я уже не застал: Ингрид всё честно прибрала в тот же день, поскольку постеснялась оставлять дом в таком виде, зная, что туда будет заходить много наших соседей. Когда мы вошли, она мне примерно показала, что и где лежало, но меня гораздо больше волновал вопрос о том, что в итоге было похищено, если было.

Дом внутри изменился на уровне ощущения. Если бы я не знал, что произошло, думаю, я всё равно почувствовал бы странную пустоту. Вещи потеряли своего хозяина. Если раньше здесь обитал домовой, как во всех уважающих себя домах, то было очевидно, что он подхватил своё мешочек, плюнул и ушлёпал куда-нибудь подобру-поздорову. Или притаился, ожидая, что будет дальше. Ключ от заветного тайника я нашёл, где ему и положено было лежать – в жестяной банке со старым рисом. Сам тайник хитрый Кроули смастерил не в полу под половиком и не в потолке, а в стене за изголовьем массивной кровати. Никому из посторонних и в голову не могло бы прийти, что изголовье легче лёгкого вынимается из пазов, и за ним обнаруживается вставленный прямо в пропил в бревне железный сундучок. Сундучок был небольшим, но тоже весьма тяжёлым. Кроули уверял, что при пожаре его содержимое не сгорит, поскольку стенки двойные, а в промежутке засыпан песок для изоляции. Ингрид с любопытством наблюдала за моими манипуляциями с доской изголовья, сундучком и ключом. Внутри мы обнаружили обе упомянутых мною выше тетради, несколько мешочков с деньгами и запечатанный конверт. Конверт предназначался мне. На нём неровным почерком так и было написано:

Тиму Рувидо, моему помощнику и другу. Читать, когда меня не станет.

Написано на нашем фрисландском, чтобы любому грамотею было понятно. Зато когда я вскрыл конверт, выяснилось, что само письмо – точнее, послание – старик старательно вывел по-английски, и это могло означать лишь то, что он хотел, чтобы его последние мысли остались между нами. Вот что я прочитал:

Деньги, что ты найдёшь здесь, твои. Мне они уже ни к чему. Используй по своему усмотрению, но не разбазаривай понапрасну. Пусть они принесут пользу тебе и тем, кого ты любишь.