Константин Байдичев - Скользкая дорога

— Тута я господина Алисандла, а твоя колабля буду ускоглазая китаеза! — и ткнул пальцем в вешалку, на которой висели наши куртки и шапки с ярко выделяющимися на груди и спине буквами "Ministry of the Interior [96] Министерство внутренних дел "

Под громовой хохот присутствующих Питер сожалеюще развел руками:

— Пех гехабт [97] Не повезло! (нем.) ! Мистер Трамп менья обскакать, найти самый гуд кок! А бедный Питер кушать дрек [98] Гадость (нем.) !

Смех стал еще гуще. Я хлопнул его по плечу:

— Не расстраивайся, Пит! Почаще в гости приезжай и будет тебе счастье. Кулинарное. А если серьезно, то в Сан-Франциско полно китайцев, выберешь не хуже. Сашка! Ну-ка, подскажи хорошего повара, из ваших, кто моря не боится.

Сашка состроил задумчивую физиономию, а потом зашушукался с остальными и, к моему удивлению, с Жозефом. На китайском! Потом с важным видом выпрямился:

— Гаспадина Пит надо дядя Хо! Он всех знай!

Питер заинтересованно спросил:

— Дядя Хо? Кто он? Где он?

— Сан-Фланциско. Цяйна-таун ходи, там его лавка все знай. Сыплоси любой китаес — пловодят.

У меня появляется вполне очевидная мысль и я тут же ее высказываю:

— Питер, а команда не будет против китайца на камбузе?

Все заинтересованно ждут ответ капитана, ведь пренебрежение и неприязнь к китайцам многие американцы не скрывают. Питер влет просекает, чем вызван вопрос и хлопает ладонью по столу:

— Мой матрос — немец! Он соблюдать орднунг! Он подчиняться свой капитан! Если я назначить китаец — я знать, что делать. Недовольный — на берег! Бунтовать в море — на рея!

Куприянов уважительно покачивает головой:

— Крутенек немец-то! Спуску не даст!

Я согласно киваю:

— Этточна, Петрович. Питер свою команду в ежовых рукавицах держит. У него не забалуешь! Ну что, еще по чарке?

… язык во рту как рашпиль царапается! И в горле пересохло! Пить хочу! И до ветру надо! Шарю рядом с собой, ага, штаны и спички в кармане гремят. Достаю, чиркаю. Вон лампа, на столике. Да будет свет! Не, с голыми ногами на улицу не пойду. Чорт, железяка эта на боку… застегиваю ремешок, чтобы револьвер штаны с меня не стягивал, вхожу в кухню с лампой в руке, зачерпываю из бочки ковшом и жадно пью холодную воду. Ух, хорошо! Вбиваю ноги в стоящие у порога валенки, накидываю куртку, отодвигаю засов на двери и во двор. Ну и ветрюга! Опять заметет по самые-самые… Ой, не утерплю до сортира, все равно заметет… уух, вот теперь полный кайф! Скрип снега за спиной… Что… От тяжести, ударившей по плечам, падаю лицом в собственные ссанки. Убью, бля… верчусь в снегу под тушей придавившей меня, хватаюсь за ручку Кольта, жесткий удар в голову… тьма.

… язык во рту как рашпиль царапается! И в горле пересохло! Пить хочу! И до ветру надо! Открываю глаза. Крик:

— Насяльника плоснулася!

В голове как будто молния шарахнула! Больно-то как! И кто орет? Подымаю голову. Не могу пошевелиться, в затылок как свинца налили. Голова остается на месте. Пытаюсь спросить что-то, но язык не слушается, глаза закрываются. Мы так обожрались вчера? Губ касается что-то прохладное, мокрое. Вода! Пью. Уф! Как хорошо стало. Да, хорошо… стало… тьма.

… что-то холодком потянуло. Чорт, ноги голые, одеяло где? Открываю глаза. Крик:

— Насяльника плоснулася!

Морщусь, в голове опять от крика что-то срезонировало. Стало больно в затылке. Счастливая физиономия Вана:

— Насяльника, насяльника плоснулася!

— Да не ори ты!

Сажусь на кровать. В комнате все — Жозеф, Питер, Куприянов, три моих китайца. Три китайца красят яйца, ча-ча-ча… Тьфу, дурь какая-то! Все стоят вокруг кровати, уставившись на меня с тревожным ожиданием. Смотрю на них. Чувствую, что головная боль какая-то двойственная — болит в затылке и висках, а еще голову печет сзади. Трогаю… что за… на голове тряпка намотана. Влажная. Смотрю на руку, в краске, что-ли? Нет, Коля, это кровь. Откуда? Нифига не помню… сидели, выпивали… дальше не помню. Подрались, что ли? Бред, с кем из них я мог подраться, все взрослые люди, не гопники уличные… Так хорошо, душевно сидели… нет, так не пойдет!

— Ну-ка, Иван, докладывай.

Китаец, глядя на меня влюбленными глазами, приосанился и выпалил:

— Наса васа спасать! Васа носью ходи солтил, на васа напали, мы их стлелять и поймать!

Твою дивизию! Кто на ком стоял? Перевожу взгляд на Жозефа:

— Мистер Нильсен?

Жозеф осторожно спросил:

— Мистер Трамп, как вы себя чувствовать?

— Жозеф, я себя чувствую нормально, чтобы тебя выслушать. Говори.

— На вас ночью напали индейцы. Иван и Юра дежурить ночь, услышать, что вы пойти двор. Иван вышел след и видел, что вас ударить голова и начать связывать. Он выстрелить и убить индейца. Еще два бежать, но Юра попасть в одного. Индейца поймать и связать. Вы лежать пять часов.

Круто! Встаю. Вдруг сильный приступ головокружения и тошноты. Сгибаюсь в поясе и блюю на пол. Опять сажусь на кровать. Мутит. Походу, сотрясение мозга. Подскакивает Юра с полотенцем, начинает вытирать мне лицо, отбираю полотенце, вытираюсь сам — ну не совсем же я немощный, в самом-то деле! Тут же Куприянов подходит вплотную, кладет руку мне на плечо и увещевающе говорит:

— Ты отдыхай пока, Василь Михалыч. Досталось тебе крепко. Тем паче по голове. Тебе нужно лежать и сил набираться. Жозеф да китайчата справятся покудова сами, да мы поможем, если надо.

— Я-я, герр Трамп! — поддакивает Питер.

Перемогаю тошноту и встаю:

— Спасибо, други! Я и не сомневаюсь! Но мне в нужник надо сходить. Только сам, за меня вы это не сделаете, — и улыбаюсь через силу.

Китайцы и Жозеф облегченно смеются, Куприянов улыбается в бороду, один Пит серьезен, как статуя. Стоит статУя, в лучах заката, а вместо ху… тьфу ты, нехило мозги мне взболтали, похабель всякая вспоминается… контузия походу. Где-то читал, что у контуженных все мысли ниже пояса…

Стою на улице. Свежий воздух немного взбодрил и я чувствую себя довольно сносно. Слегка мутит, но не настолько, чтобы сосредоточиться на своих болявках. Рядом со мной Ван, на подстраховке. Спрашиваю его:

— Что за индейцы? Те, что мы на речке поймали?

Ван отрицательно мотает головой:

— Нет! Длугие! Сталше!

— А где убитый?

Ван показывает пальцем на дровянник. Шаркаю туда. Труп лежит в проходе между поленницами. Меховая куртка, мокасины… нет, это кожаные башмаки, черная грива волос, смуглое лицо лет на тридцать пять-сорок. Наклоняюсь, обшариваю одежду покойника. В карманах огниво, трубка и… пусто! На шее крестик. Срываю его, прячу в карман.

— А где подранок?

— Баня!

Надо идти допрашивать. Делаю шаг, другой, тут темнеет в глазах, хватаюсь за дверной косяк, чтоб не упасть. Ван подскакивает, хватает поддержать, смотрит в лицо: