Константин Байдичев - Скользкая дорога

Через трое суток.

… каким — то рывком прихожу в сознание. Пить! Как же хочется пить! Вокруг темнота. Хочу пошевелиться, чувствую, что спеленан, как младенец. Подо мной, с детства знакомым звуком, скрипнули пружины кровати. Тут же слышу такой же, почти синхронный скрип где-то рядом и с приближающийся быстрый топоток. А потом у лица двухголосый шепот:

— Батька!

Моргаю, но ничего не вижу. Сбоку раздается щелчок, загорается неяркий свет.

— Ван! Юрка!

Оба китайца, одетые в белые нательные рубахи и кальсоны, стоят у моей кровати и счастливо улыбаются. Их лица в синяках и ссадинах, у Юрки правая рука в лубке и висит на перевязи.

— Батька, живой!

Хриплю с натугой:

— Пиить!

Ван протягивает мне граненый стакан с водой. Выпиваю до дна и облегченно вытягиваюсь на кровати. Оба приседают на корточки, лицо Вана становится серьезным. Я слушаю его горячечную скороговорку:

— Батька, мы не знать куда попасть! Тут люди быстро-быстро катать в железный коробка, смотреть волшебный ящик, носить волшебный ящик с живой картинка, свет идет по веревка, баба бесстыжий, ходить голый нога и показать сиська. Улица зима, лед, мороз, печка дом нет, а тепло.

— Ваня, что со мной?

Мой голос слаб, с удивлением понимаю, что я еле двигаю языком. Но Ван обрадованно скалит зубы в улыбке:

— Батька, ты сломать рука, ударить шея, башка. Ноги не ломать. До-ку-тор сказал смотреть, как открой глаза его звать.

О, я могу шевелить левой рукой. А правой… не могу, она забинтована и очень тяжелая. Гипс.

— Помоги мне встать!

Ван резво выпрямляется, протягивает мне руку, хватаюсь за нее. Юрка вскакивает, становится рядом с Ваном, левой рукой пытается помогать. Сажусь на кровати. Голова кружится. Где мы? Судя по интерьеру — больничная палата, кровати, тумбочки еще советского образца, аляповатый ночной светильник на стене и голая лампочка, свисающая с потолка. Походу, сельская больница. Пытаюсь встать на ноги, но чувствую сильную слабость, мне жарко, на лбу испарина. Нет, не сегодня.

— Ван, тут есть… как же ему понятно сформулировать… э-э-э женщина, девушка — доктор? Ну, в белом халате, которая ночью смотрит за больными?

Ван снова улыбается и радостно кивает:

— Да, батька. Есть. Бесстыжая. Дает сиськи трогать. И жопу. Смеется.

Юрка жизнерадостно скалится. Вот же ухари!

— Позови ее. Только тихо. Чтобы другие не знали.

Ван быстро и бесшумно выходит из палаты. Через пару минут вместе с ним заходит полноватая нанаечка не старше двадцати пяти с миловидным личиком и задорно торчащими грудями размера эдак четвертого, обтянутыми халатиком медсестры. Н-да, такие ноги грех прятать, но рабочий халат выше колена — это чересчур. Неудивительно, что у парней взыграло ретивое.

Увидев сидящего меня, она становится строгой:

— Больной, вам нельзя вставать!

— Девушка, как вас зовут?

— Таня меня зовут, — и безапелляционным тоном добавляет, — а вам надо лежать! Ложитесь немедленно!

— Сейчас, сейчас, — я послушен как ребенок, — Танечка, милая, я хочу позвонить.

— Хорошо, я дам телефон, если вы немедленно ляжете. И вообще, сейчас два часа ночи. Кому в такое время можно звонить?

Не возражая, я неловко пытаюсь улечься, Ван кидается мне помогать, Таня, отстранив Юрку, придерживает меня с другого бока. Придирчиво оглядев, как я улегся, она достает из кармана халата айфон, разблокирует его и протягивает мне.

— Денег на телефоне мало, имейте в виду. Я буду в сестринской. Ваня, потом принесешь!

Грациозно развернувшись на невысоких каблучках, Таня выходит.

Я пялюсь на дисплей. 15.01.20. Температура в Троицком… мы в Троицком? Две тыщи двадцатый год? Офиздипеть! И здесь два года прошло… А кому звонить? Я ж не запоминал никогда телефоны. Записал и забыл, только кнопкой ткнуть… ан нет! Есть один номерок, что помню наизусть. Попискивает наборник, гудки, и знакомый рык сонного Толича:

-..лядь, кому, сука, по ночам не спиться? Если не по делу — убью!

— Это Колян, Толич. Дело есть.

— Михалыч, ты мне так и не рассказал, где пропадал два года!

— Да нечего, Толич, рассказывать. Последнее, что помню — украденный кабель, да как собирался в Комсомольск. А потом больницу троицкую. И все.

— Темнишь! Ох, и темнишь, Коля! Не может такого быть — тут помню, тут не помню, тут селедку заворачивал! Номерок-то мой не забыл! Нанайцы эти… Ты где их отыскал, диких таких? Они же по русски с трудом говорят. Батькой тебя кличут. Смотрят как на бога. И слушаются так же. А ты нянчишься с ними, как с родными. Небось, нанайке вдул по молодости в каком-то стойбище, а теперь грехи юности замаливаешь?

— Ну, типа, да…

— А нафига было пропадать, да еще таким стремным образом? Всех взбудоражил. Такого кипеша я за всю свою жизнь ни разу не переживал.

— Толич, вообще — мне землю есть, чтобы ты мне поверил? Ну, правда, не помню я ничего. И именно так — тут помню, а тут не помню!

— Ленка в курсе за нанайчиков? Ведь когда ты сгинул, а она работу потеряла — в нитку тянулась, но денег у меня брать ни в какую не хотела. Гордая. А ты им сразу хату купил, то-се…

— Нет. Она и так чуть не поседела, когда я пропал. Сам знаешь. Зачем добавлять? Хата… на хату я свою заначку распатронил, было кое-что, на черный день. Она не знала. Парни меня спасли, я им жизнью обязан, а большего ей и знать не надо.

— Правильно мыслишь, Колян. Но рыба ты еще та! Никак тебя не ущучишь. И никогда всей правды не скажешь, если не хочешь. Да оно мне и не надо, особо-то, — Анатолич покрутил головой, достал из стола пачку счет-фактур и пододвинул мне:

— Вези заказчикам. Месяц заканчивается.

Завожу свой серенький " Пробокс", сейчас прогрею и вперед. Надо крутиться, зарабатывать, долги закрывать, одна только квартира для парней мне в неслабую копеечку обошлась. Ежусь, ох и морозно сегодня!

Фирма устояла. Анатолич шустро кредитанулся, купил новый кабель, организовал доставку и спас положение. Моя супруга от переживаний слегла в больницу на два месяца, а после выписки стала жаловаться на сердце. Работу ей пришлось оставить, но Анатолич не дал семейству впасть в ничтожество. Не содержал, но помогал регулярно — заработков сыновей катастрофически не хватало — я стал дедом.

Когда Толич умыкнул нас из больницы, мы пару месяцев отлеживались в платной клинике, где не задают вопросов, а просто лечат. Потом последовала опупея возвращения из без вести пропавших, но все более-менее быстро устаканилось. Троицкие полицаи было возбухли, даже попытались стращать, но, как выяснилось, нечем — Кольт и винчестер с ружьем десятого калибра бесследно исчезли в недрах местного райотдела, а валяться без сознания под мостом не запрещено и не наказуемо. Уперся, ничего не помню и все. С тем и отпустили, выдав справку о происшествии. Зато их коллеги из Хабаровска вволю оттоптались на мне за утрату нарезной "Сайги". Оштрафовали и месяц сношали мозги, повторяя разными словами одно и то же — а ты знаешь, что с тобой сделают, если твоя ружбайка где-нибудь выстрелит? Но все рано или поздно кончается, полиция оставила меня в покое.