Ярослав Зуев - Новый Вавилон

Я медленно покачал головой.

— Ею пользуются самые продвинутые йоги для достижения состояния просветления через слияние с Абсолютом вплоть до нирваны. Только буддистские методы подразумевают отклонение лучей Темного солнца усилием воли, поэтому, ее тренируют десятилетиями, в то время как суфии пользуются центробежными силами, величина которых тем больше, чем выше импульс вращения. Потому-то и скорость такая большая, иначе не сгенерируешь ЭДС, достаточную, чтобы сознание покинуло тело…

— Зачем ему его покидать? — шепнул я озадаченно?

— Чтобы выйти за пределы системы координат… — отвечал Гуру с загадочной ухмылкой. — Иначе, как увидеть физический Мир со стороны?

Я в упор поглядел на Вывиха. Гуру, похоже, и не думал шутить. Но расспросы насчет природы загадочных лучей Темного солнца мне поневоле пришлось отложить. Наверное, у Шпырева, а он, как и я, следил за движениями товарища Джемалева, тоже закружилась голова, поскольку начальник экспедиции, кивнув, сделал знак нескольким заранее отобранным матросам, и те немедленно подняли с палубы ближайшего мертвеца. Для препровождения павших моряков к месту упокоения была использована та самая, сколоченная из деревянных брусков эстакада, посредством которой минувшей ночью сбрасывались мины, уберегшие «Сверло» от верной погибели. Люди, сотворившие это чудо, теперь, по большей части, лежали на палубе в парусиновых мешках, а их детищу предстояло послужить им в последний раз.

— Экипаж! — скомандовал капитан Рвоцкий звенящим тенором. — Равняйсь! Смирно!!

Товарищ Джемалев, резко прекратив вращаться, упал на колени, ударившись лбом о палубу, и замер в этом положении богомола. Никто не проронил ни звука. В гробовом молчании я насчитал двадцать шесть всплесков. Двадцать седьмое тело не отправилось в Амазонку, Эльза Штайнер распорядилась унести его. Я так и не понял, зачем и куда…

Ценный человеческий материал…

— На караул! — крикнул Рвоцкий. — Товсь!

Матросы вскинули винтовки к небу, с которого холодно таращились звезды. Давно стемнело.

— Пли!!!

Грянул залп, на палубу посыпались стреляные гильзы.

— Пли!

— Пли!!

Мы салютовали павшим ровно двадцать семь раз.

Мой слух еще не вполне восстановился, когда товарищ Шпырев запел раскатистым басом:

Матросы и чекисты подхватили:

Признаться, пока экипаж «Сверла» исполнял Интернационал, я поймал себя на мысли, насколько же нелепо, дико и даже фантасмагорично зрелище, представившееся нашим с Генри изумленным глазам тем поздним вечером. Бескрайняя, ленивая Амазонка, раскинувшись меж поросшими буйными экваториальными зарослями берегами, катила свои темные воды в Атлантику. А на ее фарватере, экипаж укомплектованного чекистами боевого советского корабля, в мистическом экстазе хором горланил пролетарский гимн, написанный коммунаром Эженом Потье полвека назад совсем по другому поводу. Песню о заре Новой эры, которая, при максимализме и нетерпимости тех, кто ее затевал, при их заточенности на конечный результат и нежелании размениваться по мелочам, рисковала обернуться таким кровавым закатом, после которого обещалась наступить бесконечная полярная ночь…

Это, конечно, были дельные мысли, правда, ни Шпырев, ни Триглистер, ни этот Вася по фамилии Извозюк ничуть не походили на работников. Ножа и топора, разве что, кто б еще о паразитах столь задушевно распевал…

Как только отгремел гимн, в котором эти липовые пролетарии пытались убедить себя, что станут свободными, избавившись от работодателей, к нам подошел каперанг Рвоцкий.

— Товарищи, прошу вас пройти в кают-компанию, — предложил он и отступил на шаг, пропуская нас с Генри вперед. И добавил скороговоркой, когда мы поравнялись. — Сэр Перси, ваш сынишка никогда прежде не пересекал экватора?

— Нет, — откликнулся я.

— Как и значительная часть моих моряков, — сказал капитан. — Точнее, находящихся на борту людей.

— Вы о Дне Нептуна, господин каперанг? — догадался я.

— Мы это обязательно днями исправим, — пообещал Рвоцкий.

Стол, за который нас пригласил капитан, был уже накрыт, сервирован и только ждал, когда же мы приступим к трапезе. Блюда, которыми нас побаловал кок, были не слишком изысканными, но вкусными и сытными. Полагаю, они относились к русской кухне, я в этом не очень-то разбираюсь. На первое нам подали щи и грибной суп, на второе — сбрызнутые уксусом пельмени и голубцы под сметанным соусом. В качестве холодных закусок выступали восхитительные соленые огурцы, маринованные грибы незнакомого мне вида, Гуру звал их лисичками, селедка в подсолнечном масле с луком и квашеная капуста, распространявшая по кают-компании убийственный аромат.

По правую руку от меня оказался Гуру, слева присела Эльза Штайнер. Теперь, когда она оказалась так близко, я получил возможность убедиться, до чего же она хороша. Настоящая красавица, изящная, как статуэтка из слоновой кости даже в своей жуткой чекистской чешуе. Скажу больше, куртка, галифе и высокие сапоги, даже шли фройлен Штайнер, придавая сходство с какой-нибудь английской аристократкой Викторианской эпохи, гарцующей верхом на породистом арабском скакуне. Для полноты картины, ей не хватало, разве что, хлыста наездницы. Я еще не знал тогда, чтобы осаждать рысаков, фройлен Штайнер вполне хватает колкого языка, порой превращающегося в жало…

Генри очутился за столом напротив меня, он занимал место между Шпыревым и капитаном Рвоцким. Сварс и Извозюк разместились ближе к двери в компании офицеров Красной Армии и чекистов. Ученых, как заливал мне Вывих в обед. С торца присело несколько флотских офицеров, они держались особняком. Старпома было не видать, как я понял, кавторанг Каланча ушел в ходовую рубку, сославшись на служебные обязанности.

— Ну, что же, товарищи, — молвил Шпырев, поднимая граненый стакан с водкой до краев. — Выпьем за наших павших братушек, чтобы им хорошо было там, где они сейчас. То есть, в Светлом Будущем, ровно таком, которое каждого ждет, кому свою кровушку до капли за рабочее дело пролить не жаль. И где мы, пока еще уцелевшие марксисты, обязательно с ними встретимся, как только пробьет наш смертный час! — с грохотом отодвинув стул, товарищ Шпырев встал. Мы, естественно, тоже поднялись. И, не чокаясь, как принято у русских, когда они поминают усопших, опрокинули стаканы слаженней вышколенных полковых горнистов. Мне довелось осушить свою емкость до дна. Ты же знаешь, дорогая, мое негативное отношение к алкоголю, выработавшееся за годы скитаний по самым отдаленным уголкам планеты. Любой закаленный лишениями путешественник поневоле становится аскетом. Пристрастия к алкоголю и табаку, пагубные для здоровья в городских условиях, в дремучем лесу становятся смертельно опасными, и это, понятно отчего. В джунглях нельзя расслабляться, ты или постоянно начеку, или труп. Кроме того, мне не раз доводилось видеть мучения курильщиков. Оставшись без табака в глуши, бедолаги буквально сходили с ума. Унизительная, постыдная картина. Тот, кто идет навстречу опасности, в неведомое, туда, где еще не ступала нога человека в ботинке, обязан воспитывать в себе силу духа. А какой дух у пьяницы? Разве что, тошнотворный духан, исходящий изо рта вперемешку с бессмысленной мешаниной слов…