Мария Бородина - Заземление

– Есть, – прерывает его раздумья нетвёрдый голос.

– Я слушаю внимательно.

С заднего ряда поднимается, сутуля плечи, высокий парень с длинными волосами. Несмотря на то, что его шевелюра выглядит очень ухоженно и даже холёно, пухлые щёки кажутся сальными из-за россыпи прыщей. Небольшие глазки сердито выглядывают из-под отёчных век. Кажется, что он всю ночь накануне ел пересоленные суррогаты и запивал их литрами воды. Но его лицо, тем не менее, кажется знакомым. До боли.

– Разрешите уточнить, – говорит парень, – есть ли какая-нибудь альтернатива этому… этому мероприятию?

– Смотря, что ты подразумеваешь под альтернативой, – Нолли пытается улыбнуться накрашенными губами.

– Мой отец, – продолжает парень. – Мой отчим знает хороших психологов. Они согласны работать с моими… особенностями. Могу ли я отказаться от поездки в социализатор?

– Нет, не можешь, – Нолли усмехается, и Гандива ощущает скрытое превосходство, переполняющее её. – Нормальная социализация возможна только в живом обществе себе подобных.

– Но мне недавно был поставлен серьёзный диагноз, – нехотя продолжает длинноволосый. – Я сейчас получаю лечение.

– Не беспокойся об этом. Не ты один такой. Наши реаниматоры в курсе лечебной программы каждого. Мы снабжаем вас необходимыми медикаментами совершенно бесплатно. Всё за счёт государства!

– Но я не хочу ехать в этот гадюшник, – казавшийся робким и стеснительным юноша неожиданно выходит из себя и швыряет конспектор на стол. Волосы падают на его лицо, закрывая бордовые от прыщей щёки. – Силой потащите?!

– Правила одни для всех, – парирует Нолли. – Или ты особенный?

– Разрешите отметить, я не изгой, – возражает парень. – Меня полностью устраивает мой уровень социализации.

– Ответь, Нери 42, – продолжает Нолли наступление. – Ты особенный? Ты лучше, чем все остальные, что собрались в социализатор?!

Нери 42. Всё ясно. В памяти всплывает небольшое интервью с абсолютными лидерами учебного процесса и маленькая фотография в школьной Иммортельской газете. Длинноволосый парень с выделяющимися скулами и абсолютно чистой кожей. Что-то произошло с Нери 42 за этот короткий временной промежуток. А, может, Гандива просто плохо запомнил. Мама сразу отобрала у него газету, запретив читать о чужих успехах.

Только она ошибалась. Чужие успехи не заставляют Гандиву чувствовать себя ничтожеством. Ну почти. Её саму они ранят гораздо сильнее.

– Смотря, с какой стороны взглянуть, – самонадеянно тянет Нери.

– Что, интеллектуальные состязания разум затмили? – язвит Нолли. – Твою корону мы собьём в два счёта! Запомни, Нери! Да и все послушайте, пожалуйста. Вы все здесь – самые обычные пре-имаго! Особенных среди вас – два-три человека. И ты, Нери 42, в это число точно не входишь. Тут есть люди, которые достойны твоих регалий куда больше, чем ты!

Гандива замирает, встретив взгляд Нолли. Впрочем, хитрый прищур её накрашенных глаз с фиолетовыми линзами кажется таким неоднозначным, что он не понимает, сравнивает ли она его с другими или превозносит над общей массой.

– Вы хоть знаете, – продолжает Нолли, – сколько финансовых единиц вбухало в вашу социализацию правительство?! Социализатор – это очень дорогое удовольствие!

– Они платят за общий туалет, за культивацию плесени в душевых кабинах или за мультизлаковое варево на воде? – Нери, наконец, поднимает заплывшие глаза и дерзко ухмыляется начальнице смены.

– Ты, кажется, совсем стыд потерял! – рявкает Нолли.

– Ну, раз все собравшиеся здесь боятся спрашивать, кто-то же должен, – Нери пожимает плечами.

– Не хочешь извиниться, Нери 42? Тебе, всё-таки, очень долго придётся жить в этом коллективе!

– Нет, – Нери мотает головой. – Не хочу. Потому что я ни разу не назвал вас недостойной, уважаемая Нолли 147.

Гандива отворачивается, с сожалением думая о том, что Нери подписал себе смертный приговор. Удивительно, но при всей своей дерзости Нери 42 не выглядел неразумным, или не отдающим себе отчёта. Он прекрасно осознаёт, на что идёт и зачем. Должно быть, известие о поездке в социализатор сорвало ему тормоза. А значит, он тоже не подозревал до вчерашнего дня о своём исключительном положении в классе.

Тоже презумптор? Возможно. Хотя бы из-за отвращения, что вызывает его лоснящаяся кожа, отёчное лицо и прыщи.

– А теперь мы поговорим о том, что нужно будет взять с собой, – голос Нолли становится мягким. – И о том, какие вещи следует оставить дома.

Ледяная жижа пропитывает брюки, холодя кожу. Твёрдые камушки асфальта покалывают ягодицы и бёдра. Разводы грязи на голубой курточке, комья слякоти между пальцами… Мерзкая, отвратительная дрянь, капающая с кончиков волос на лицо и плечи…

– Вот теперь ты – грязнуля! – хохочут ребята, пиная его учебную сумку, как футбольный мяч.

Весенний проспект расцвечен куртками прохожих. Они несутся в никуда, не оборачиваясь. Никому нет дела до маленького избитого мальчика, сидящего в луже. А до его обидчиков – и подавно.

Гандива содрогается от шматков грязи, снарядами летящих в лицо. Крепко жмурится, чтобы не видеть ликующих обидчиков, но не плачет. Сжимает кулаки от боли и обиды, но не скулит, как подбитый пёс. Нужно просто подождать несколько минут. Они скоро закончат и уйдут. А чернота их помыслов непременно вернётся бумерангом. Мама так говорит. Мама всегда права…

Огромный булыжник ударяет в живот, и Гандива чувствует, как бёдра окутывает расползающееся тёплое пятно. Хорошо, что он сидит в луже, и ребята не видят его позора. Но краска всё равно заливает лицо, затуманивая взгляд.

Он хочет домой. В сухую и тёплую постель. Он всего лишь хочет надеть чистое бельё, завернуться в махровый халат и усесться с конспектором и электронной книгой биться над математикой. Он хочет блестяще решить все задания. Так, чтобы мама, проверив, улыбнулась и воскликнула: «Я всегда знала, что мой сын – прирождённый лидер!»

Сейчас он хочет этой дешёвой мишуры, потому что ему больно. Больно осознавать, что хорошие мальчики не сидят в грязных лужах. И в хороших мальчиков не бросаются землёй.

– Отпустите! – кричит он, срываясь. Ладони заслоняют лицо в попытке спрятать первые слёзы. – Прочь! Прочь!

Пронзительный крик застыл на губах. Глаза, распахнувшись, встретили темень. Едва заметные в лунном сиянии ободки точечных светильников закачались перед глазами.

Всего лишь ночной кошмар.

Гандива разжал кулаки. Лоскуты атласной простыни пропитались потом. Одышка сдавила грудь: казалось, что тот самый булыжник, что запустили в него десять с половиной лет назад, лежит точно напротив сердца.

Гандива перевернулся на бок, пытаясь унять сердцебиение. В такие моменты сложнее всего было доказать самому себе, что прошлое не вернётся. Хулиганы остались за завесой времени, социализатор – тоже. И дружба с Нери 42, которую они оба не смогли сохранить.