Евгений Шалашов - Декабристы-победители [litres]

– А чё я-то? Все пошли. Из Хонькова ночью народ пришел. Говорят – давайте вместе супротив солдат биться. Ну, и я пошел.

– Ну-с, раз пошел, значит, и ответ держать будешь, – строго сказал Каховский и крикнул профосам: – Вешайте всех пятерых! Деревню – сжечь. Добро не тащить. Баб и девок – не трогать! Увижу, если кто девку завалит – сам пристрелю!

К командиру отряда подошел Круковский. Заметно нервничая, обратился к нему:

– Господин полковник, прошу вас – отмените приказ. Как можно жечь и вешать? Это же наш народ. Мы – армия, которая должна его защищать. Что же мы делаем?

Каховский посмотрел на штабс-капитана с сожалением. Потом медленно и как-то нехотя процедил сквозь зубы:

– Знаете, господин Круковский. Я ведь чего-то такого ждал от вас. Неповиновения во время боевой обстановки…

– Которое, позволяет командиру пойти на крайние меры. Вплоть до того, чтобы застрелить подчиненного, – продолжил за него штабс-капитан.

– Вот именно, – кивнул полковник. – Но все же я не такая неблагодарная скотина, чтобы убить человека, спасшего мне жизнь. Но своего приказа я отменить не могу. Ибо, – воздел перст полковник, – бунтовщики должны быть наказаны! Иначе то, к чему мы шли просто рухнет.

– И как же народ, за который мы вышли на площадь?

– Народ, штабс-капитан – это конь, – цинично сказал Каховский. – Куда его ведут – туда этот народ и идет. Так, кажется, кардинал Ришелье говорил? Мы же, приведем его к счастью и свободе. Но – именно мы, а не он сам. Не может конь дорогу выбирать, его направлять нужно. А пока требуется одно – железный порядок.

– Через виселицы и пожары – к свободе? – скептически спросил Круковский.

– Да, – горячо отвечал полковник. – Через виселицы и пожары. Понадобится – половину мужиков перевешаем, зато вторая половина будет жить счастливо.

– А не боитесь, что мужики не позволят перевешать половину России, а вздернут нас с вами?

– Значит, мы с вами иного не заслужили. А теперь, господин штабс-капитан, я прошу вас не мешать. Иначе – мне придется арестовать вас.

– Арестовывайте, – глухо сказал Круковский. – И знаете что, господин полковник? Я уже жалею, что выстрелил в того, с дробовиком…

– И я жалею… – непонятно о чем сказал Каховский, подзывая профосов.

Те деловито вытащили из ножен майора саблю и пистолеты из чехлов:

– Пойдемте, Ваше благородие. Посидите тут, в сторонке, а там и без нас справятся.

Жителям разрешили взять из домов весь скарб. Старики, женщины и дети вытаскивали все, что можно. Народ, прибившийся из соседней деревни, вначале путался под ногами, а потом побежал в свое Хоньково, ожидая, что на обратном пути сожгут и их.

Солдаты терпеливо ждали, пока вынесут иконы и пуховики, одеяла и посуду, выгонят домашнюю скотину. В воздухе висел шум и гам. Родственники убитых на баррикаде и повешенных метались – то ли им бежать к родным, то ли спасать добро? Обезумевшие от горя бабы просили пожалеть, предлагая имевшиеся деньги, свои тела – только бы не палили! Старушки, причитая, называли сыночками и родненькими.

Наблюдая за суматохой, очерствевшие сердца солдат и офицеров начали отмякать. Кажется, дрогнул и сам Каховский. Подозвав одного из стариков, спросил:

– Где дом главного заводилы?

Спросил он так неспроста… Однако старик сразу же ответил:

– Это Оньки-то – солдата беглого? Дык вон он, на отшибе. Там еще его родители жили.

Каховский поднял руку, подзывая своих башибузуков:

– Дом на отшибе видели? Вот его и жгите. А остальные пейзане, думаю, и так наказаны.

В дом Онисима полетел зажженный факел. Соломенная крыша вспыхнула так, как будто только этого и ждала. Полковник хотел было сказать что-то крестьянам, но передумал. Подозвал к командиров взводов:

– Господа офицеры. Думаю, полностью деревню жечь не стоит. Посему уходим и становимся на ночлег в той, предыдущей, деревне. Разрешаю солдатам взять все, что приглянется. Командуйте, господа. Да, вот еще. Распорядитесь, чтобы мне нашли лошадь!

Апрель 1826 года. С. Петербургский тракт

Штабс-капитан Клеопин шел по грязной дороге, привычно рассчитывая ритм не на строевой, а на походный шаг. Он уходил из Петербурга налегке, даже без офицерского ранца. А куда идти?

Когда Николай покидал столицу, он верил, что время все-таки остановилось. Не было революции и в небольшом имении, в двух часах пути от Питера, вдали от забот и переворотов Харитон Егорович сидит в покойных креслах и неспешно читает какую-нибудь аглицкую книгу, делая вид, что понимает слова. Аленка расположилась за маленьким столиком для рукоделия и вышивает подарок будущему мужу. Остальные домочадцы неспешно переговариваются и ждут своего файв-о-клока.

Пока шел, иллюзии развеивались: то тут, то там виднелись обгорелые ребра бревенчатых домов или закопченные руины домов кирпичных. Барских домов. Хватало и пепелищ от сгоревших крестьянских лачуг. Один из немногих мужичков, попавшихся на глаза, объяснил, что сначала мужики громили и жгли барские усадьбы, а потом из Питера приходили солдаты и в свою очередь громили и жги мужицкие дома.

Вместо красивого двухэтажного дома Щербатовых, утопавшего летом в зелени, а зимой в сугробах, громоздилась груда обугленных бревен и битых камней. Вперемежку с ними лежали обгорелые тряпки, покоробившиеся кожаные переплеты книг, битая фарфоровая посуда. Тут же (сердце дрогнуло!) валялись и пяльцы, которые он так часто видел в проворных ручках Аленушки.

От пепелища веяло могильным холодом. Николай, сглатывая скопившиеся в горле комки, с трудом оторвался от зрелища, словно от свежей могилы. Все-таки, собрав волю в кулак, решил подойти к ближайшей деревне – узнать, что же стало с хозяевами дома.

Деревня как вымерла. Только из-за угла одного из домов выглянула какая-то баба в драном казакине и быстро скрылась. Николай пошел следом. За углом, однако, его поджидала не баба, а три дюжих молодца.

«Добры молодцы с большой дороги», – хмыкнул Николай, разглядывая троицу.

Шинели без знаков различий. На киверах вместо положенных репейков и кокард – дырки. Не иначе – дезертиры!

Один из солдат имел ружье, а двое других тесаки. У самого Николая оружия не было. Саблю и пистолеты, отобранные во время ареста на Сенатской площади, никто вернуть не соизволил, а «разжиться» чем-нибудь рубяще-режущем или стреляющим не удалось. Уж слишком быстро комендант Петропавловки отконвоировал его за пределы столицы. Еще хорошо, что сослуживцы прислали мундир, новую шинель и нашейный знак. Только вот щеголять в золотых эполетах и при офицерском знаке, кажется, было не очень разумно…

– Здравия желаем, Вашебродье, – издевательски сказал один из солдат.