Павел Дмитриев - Скрепы нового мира [СИ]

— Пойдем уж, янки из Коннектикута!

Наш шестой вагон оказался седьмым, если считать с головы поезда. Измазанный в саже старичок-кондуктор проводил нас со свечой до купе по темному коридору, привычно ворча по дороге:

— Света покуда нет, господа хорошие, так-то во всем составе батареи худые, никак не меняют начальники. Но вы не сумлевайтесь, товарищи, вот тронемся, генератор враз закрутится и загорятся лампочки-то. Зато тепло, да-да, прям как в СВ, прицепили-то нас сразу за паровиком! [24] В России была популярна система отопления Дершау, в которой источником тепла (перегретого пара) служил паровой котел, установленный в отдельном, специально приспособленном вагоне. На весь состав его не хватало, поэтому жесткие общие вагоны обогревались обычными дровяными печками.

— Темнота – друг молодежи, — бодро пошутила Саша.

— Совсем батареи выдохлись? — насторожился я. — Полчаса продержатся, или на каждой станции будем проваливаться в тьму египетскую?

— Какое там полчаса, — задребезжал смехом кондуктор. — На эдаком-то морозе!

— Свечу дадите?

— Не положено! Если каждому свечу, так то пожара недалече!

— А если… — я тряхнул карман так, чтобы звякнули монетки.

Несколько секунд осторожность боролась с жадностью, но победил все же страх:

— Ужо не обессудьте, да бригадир у нас дюже злой!

— Ладно, — не стал настаивать я. — Выкрутимся как-нибудь.

Надоедливый свет утра бьет в закрытые глаза. Тяжелое чугунное ядро неуклюже ворочается в голове, то и дело цепляя обнаженные нервы спазмами боли. Вчера повелся на халяву как пацан. Сам подначил, думал нипочем не поделятся нэповские морды самогоном и салом со случайными попутчиками. Ан нет. Правду говорят, жируют московские спекулянты посреди пролетарского голода. Теперь еще и беседой донимают. Хочешь, не хочешь – все равно слушай:

— …Три десятка лет он состояние семьи упрочал, да как-то в раж вошел, в одну ночь спустил до последнего алтына! Выпьем?

— Наливай.

— Птицу имел родовую, одно загляденье. Перо все больше светло-соловое или красно-мурое, а ноги либо горелые, либо зеленые. Коготь черный, синевой отливает, а глаза как уголья.

— Давай, за наше дело!

— Знаешь, он всего более переярка ценил. Это, значится, тот что вторым пером одеться успел.

— Вот понять который уж раз не могу, иной как кавалергард на параде выступает, мундир блестит, гребень пурпур, а толку чуть.

— Так петуха, как и нашего брата, в строгости держать надо. Чуть жиру понадвесил, сейчас на катушки из черного хлеба и сухой овес. Без правильной отдержки тулово непременно станет как ситный мякиш…

"Да они все еще пьют! — искренне восхитился я. — Всю ночь напролет, это же какое отменное здоровье иметь надо!"

Не разлепляя век, я перегнулся с полки вниз, скорее на инстинкте, а не расчете ухватил за ручку стоящий на столе чайник. Вытащил к себе наверх, прижался губами к медному носику, втягивая противную теплую влагу.

В голове забрезжил разум, я прохрипел вместо извинения:

— Воистину, утро добрым не бывает!

— И тебе не хворать, — степенно пробасил старший из нэпачей.

— Поспешай, друже, покуда в санитарную зону не въехали, — практично вторил ему младший.

Дельное замечание. Столько лет в прошлом, а все никак не могу привыкнуть, что сток из туалета тут летит прямо на песок насыпи, поэтому гигиену неплохо бы завершить до въезда в город.

Кое-как, бочком, стараясь лишний раз не шевелить головой, я сполз с верхней полки на нервно взбрыкивающий пол вагона. Подтянул снятый из-за жары и кинутый в изголовье пиджак, хлопнул по карманам – зашитый в кожаный блокнот смартфон на месте. Деньги тоже. Подобрал вывалившийся браунинг. Заглянул во взятый для солидности портфель… неужели я так и спал, разбросав по сторонам ништяки и оружие? Расслабился за полгода "стабильности", забыл про доброхотов из ГПУ? Паника холодком пробежала по ногам вверх, приморозила сердце, но так и не смогла пробиться через спасительный барьер головной боли.

Мысль о чудовищном риске, под который я подставил себя и Александру, придется додумывать позже. Сейчас время простых инстинктов – я не удержался, нежно потрепал ладонью соблазнительные окружности спящей напротив жены:

— Саша, подьем! — попав же под ее недовольный прищур, продолжил нарочито грубо: — Скоро туалет запрут!

Мы успели все. Привести себя в порядок, поправить здоровье горячим чаем и даже отблагодарить нэпачей за добропорядочное гостеприимство жестянкой габаевской "Явы". При свете дня окружающий мир казался простым и надежным, вокзальная суета – пустяковой, а паровоз, весь в беспокойных вздохах и сопениях после трудного ночного перегона – огромной детской игрушкой. Еще лучше вышло с санками – меховая полость скрыла нас от укусов мороза чуть не целиком, в Москве я никогда не встречал у извозчиков подобного богатства.

Пользуясь случаем, мы ненадолго остановились на проспекте Маклина, у того самого злосчастного дома, в котором чуждая эйнштейновским законам сила протащила меня сквозь время. Крепко обняв Сашу, я попробовал вернуть нас обратно в XXI век. Обошел все уголки подъезда, нажал на все возможные кнопки смартфона – увы, без малейшего результата. Зато моя милая супруга успела выпытать, что именно я чувствовал тогда, почему оставил артефакт на чердаке, как, и главное с кем, вернулся за ним через два года. За вопросами явственно проглядывала ревность к белокурой баварке, лишь каким-то чудом мне удалось не проболтаться про зажигательное порношоу, устроенном мной и Мартой пятью этажами выше, прямо на глазах у чекистов.

К искомому адресу в Дровяном переулке подкатили хорошо за полуднем. С чистого морозца воздух в коридорчике дряблый, рыхлый и потный; висит на невидимой веревке темной банной простыней. Отворившая двери матрона вместительна и широка, как банный таз. На руках девочка лет двух. За подол линялого сатинового халата держатся парни-погодки постарше, большие головы настороженное крутятся на длинных тонких шейках. С кухни, откуда-то из-за поворота, доносится перемежающийся плеском воды свист стаи примусов.

Встречают по одежке; матрона окинула нас подозрительным взглядом, посторонилась, лишь распознав в моей руке символ власти – кожаный портфель. Недобро нахмурилась, с усталым безразличием буркнула:

— Че нужно-то?

— Мне бы хотелось кое-что забрать, — начал я. — Письма отца…

И тут понял – заранее продуманная история не имеет ровно никакого смысла. Призванные скрыть обман слова пусты и никчемны на фоне неимоверной простоты бытия. С действием, напротив, следует поспешить. Секундная заминка, щелчок пряжки, и я протягиваю матроне вытащенную из портфеля сахарную голову – обернутый в бумагу кусок желтой сладкой субстанции в форме крупной, с мужской кулак, винтовочной пули.