Павел Дмитриев - Скрепы нового мира [СИ]

— Возьмите.

Дети равнодушны; они явно не знают как выглядит первейшее лакомство эпохи. Зато пыхнувшие надеждой глаза женщины красноречивы – этого хватит. Но Саша торопливо добавляет к первой голове сахара вторую. Барьеры морали и права рассыпаются в труху – за такое сокровище тут можно все. Вспороть обшивку двери? Всего-то? Ничтожный пустяк, только пожалуйста скорее, пока не увидели соседи.

Старая холстина и войлок легко поддаются под специально припасенным коротким – не напугать бы кого – сапожным ножом. Вот показалась филенка… через мгновение я кричу от радости:

— Нашел!

Конверт в руках. На ощупь понятно – паспорт XXI века там, внутри, без обмана!

— Большое вам спасибо, — благодарит хозяйку вежливая Саша.

Я далек от подобных сантиментов – уже с лестничной площадки тороплю жену:

— Пойдем, пойдем скорее!

— Га-а-а-ли-а! Кто там пришел?! — несется с кухни вслед нам запоздалый вопрос.

Гнаться за нами, понятное дело, никто не собирается. Но ноги несут сами – я пришел в себя только отмахав чуть не бегом пару кварталов:

— Сашка! Сам себе не верю! Мы это сделали!

— Радуешься?

— Спрашиваешь! Боялся, что поездка обойдется намного дороже!

— Ты обещал, — вкрадчиво напомнила Александра.

— Будут, будут тебе туфельки и чулочки! — беззаботно рассмеялся в ответ я. — Все успеем, у нас уйма времени!

И правда, обратно на вокзал возвращаться рано. Скорые поезда между столицами по древней канцелярской традиции ходят в ночь – сон сокращает путь с чертовой дюжины до пары часов, совсем как машина времени. Командировочные же, назло здравому смыслу, насчитываются бухгалтериями сразу за двое суток. [25] Именно из-за удобства начисления командировочных "Красная стрела" с 1931 года и до сих пор отправляется в дорогу в 23:55. Наглядный пример "все как было, только хуже" – постельное белье к матрасам при большевиках не выдают.

Задержка не огорчает. Провести полдня на улицах великого города – не беда, а удача. Тем более, яркие солнечные прострелы между домами старательно намекают на главный признак весны: конские яблоки уже не замерзают. Обрадованные расширением кормовой базы стаи воробьев соревнуются с дворниками – кто быстрее раструсит навоз в грязи мостовой. Редкие безкалошные граждане проклинают липкую едкую слякоть нежданной оттепели, но наши с Сашей подошвы надежно защищены «Красным треугольником», [26] «Красный треугольник» – первая в России резиновая фабрика (с 1860 года). Кроме прочей продукции производила калоши. так что тепло в радость.

На Невском бурлит водоворот жизни, никакого сравнения с унылой Тверской. Поток прохожих суетливо тащит нас мимо витрин лавчонок, вывесок пивнушек, чудовищного, от Рубинштейна до самой Фонтанки, хвоста очереди за лупошарой копченой треской, матерящих друг друга приказчиков, дребезжащих трамваев, верениц ломовых телег. Кумачовые растяжки бугрятся привычными лозунгами, далекий репродуктор хрипит обрыдшую демьянбедновскую агитку "нас побить, побить хотели". Но я как-то необыкновенно остро, кожей, сердцем, всем организмом чувствую – мир сдвинулся со старого курса, сдвинулся далеко и необратимо. На лицах петербуржцев нет-нет, да мелькает блеск надежды на перемены к лучшему. Их город – все еще имперская столица, он сильный, он богатый, он выздоравливает быстрее Москвы.

Не удержался, вполголоса забормотал популярные среди аборигенов строчки:

— Мы наш, мы новый мир построим…

— Совсем как у Мейерберга! [27] Имеется в виду альбом рисунков, собранных бароном Мейербергом во время его путешествия по России в 1661-1662 годах. Под названием "Виды и бытовые картины России XVII века" был издан в Санкт-Петербурге в 1903 году. — дернула меня за руку Саша. — Ты только посмотри на них! Вон там, слева, видишь у столпа?!

Выйдя из сумрака мыслей, я обернулся в указанную сторону. Вокруг Александровской колонны скоморох-поводырь тащил на цепочке ряженного в бабский сарафан медведя, толпа вокруг весело приплясывала под дудочные подсвисты.

— Ээ-э… Где там Мейерберг? — озадачился я. — И вообще, кто он такой?

— Путешественник один, — почему-то смутилась Саша. — Картинки всякие разные рисовал, обычаи описывал.

— А, понятно, — не стал я углублять тему.

Но Саша вдруг уточнила, не для меня, а скорее сама для себя:

— Это ли не торжество крестьянской Руси?

— Скоро на Москве так же будет, — с оптимизмом поддержал я жену. — Перед Мавзолеем охрана не позволит, а вот вокруг Василия Блаженного можно устроить недурной хоровод человек на полтораста.

Как видно, снова чем-то обидел. Молча, без смеха или улыбки, Саша потянула меня прочь, вдоль облупившегося фасада генштаба в сторону Мойки. Недалеко – на мощеном брусчаткой горбике ближайшего мостика мы уперлись в стихийный рыночек. [28] Певческий мост – еще и площадь, то есть он достаточно широк для маленького рынка. Крики, толкотня, все как положено при социализме, на особинку только прокатывающийся от берега до берега рык закутанного в два до безобразия драных тулупа коробейника:

— Лучины! Лучины каленые, березовые!

Пройти мимо такой лютой экзотики я не смог:

— Продай кучку, сделай милость.

— Владей за сто рублей!

— Светец купи, — с насмешкой посоветовала Саша. — Плошку под воду я тебе, так и быть, в хозяйстве найду.

— Это еще что?

— Рогулька специальная, в нем эту самую лучину жгут.

— Надо же, какая канитель, — удивился я. — Всего-то хотел полезный сувенир из Питера привезти, вместо магнитика на холодильник.

Не думаю, что продавец понял точный смысла сказанного, но колебания он уловил точно:

— Не сумлевайся, барин. Добрый товар, седне уж третий мешок зачинаю.

— На каждом углу в Москве найдешь не хуже, — попробовала отговорить меня Саша.

Но я уже успел протянуть коробейнику мажущую свежей краской сотенную купюру:

— Карельские березы мне как родные.

— Благодарствую! — коробейник старательно отмерил охватом ладоней положенное количество темно-коричневых палочек, ловко обернул их в отодранный от газеты лист, передал мне.

— Правда каленые, — отметила Саша. — Хорошо на углях прожарили, коптить не будут.

— Лучше лучин не было и нет, хоть в самом Кремле ищи до старых лет, [29] На самом деле – ничего удивительного, простая перестановка слов в рекламном слогане В. Маяковского с известного плаката "Резинотреста". — похвалился на прощание продавец.

Однако, какой Пушкин пропадает!

Дальнейший наш путь не отличался особым разнообразием. Рынки и комиссионки, лавки и магазинчики, чтоб им поскорее провалиться в социалистический ад. Обошел бы десятой дорогой, но увы, Александра настойчива и категорична в своих желаниях. Только посмей спорить, когда советский Ленинград снабжается заметно лучше Москвы. Допустимый максимум – плестись на полшага позади, да поминать всуе близость порта, авантюризм спекулянтов или ловкость трансграничных контрабандистов. Хотя куда более вероятно, что все перечисленное – лишь следствие отчаянного старания большевиков сохранить лояльность горожан, растленных постоянно валящимися с неба ларионовками.