Дмитрий Володихин - Эллинороссия [litres]

– Простите, но меня не интересует всё то, что моложе XII столетия. Мне сорок восемь лет, я имею право на некоторые слабости. Так вот, моя слабость – Империя ромеев до той поры, когда она слилась с нашей богоспасаемой Русьюи превратилась в Эллинороссию. А XX век… извините, всё это скучно.

Скучно даже объяснять. Самобеглые паровые коляски, кепки, машинное масло и кургузые пиджаки. Всё это сливается для меня в серое пятно суетливой невнятицы с размытыми очертаниями. Последняя большая война закончилась сто лет назад. Ни героев, ни святых. Говорят, поэт Гумилёв скончался не от несчастного случая на работе, как сообщалось в правительственных новостях, а от нестерпимой скуки…

Мой собеседник помрачнел. Отвернувшись, он пробормотал в сторону:

– А товарищи за таких вот жизни клали…

– Простите, я не понял… Чьи товарищи?

Продавец не отвечал. Кажется, у него в глазах появились слёзы. Но в чём я провинился? В конце концов, не моя сфера интересов. Что там за восстание желтых повязок в России? Сколько они там продержались, прежде чем слились с организмом Империи? И зачем? Ох, заранее надоело.

Я пожалел его:

– Что ж, рад буду, если вы окажете мне честь, объяснив, что это был за человек – Яков Эдмундович Ленин…

– Убирайтесь! – заорал он. – Отвратительно! Мне не о чем с вами говорить.

Господь свидетель, не ведаю, чем я его так раздосадовал! Аж искрами сыплет во все стороны. Какой-то маргинальный радикал… то ли радикальный маргинал.

Этот невежливый человек чуть не испортил мне настроение. Впрочем, семейный солид Ираклия я все же отыскал в соседнем магазинчике. Красивая вещь, нет, правильнее сказать – элегантная вещь!

Будет отлично смотреться на витрине в моем милом музейчике, красе и гордости уездного городишки Галлиполи Константинопольской фемы.

– Милый, я решила сократить время твоего пребывания в табернах. Сегодня, например, ты в таберну не пойдешь.

Павел Георгиевич особенно и не стремился к вину, чужой стряпне и шумным разговорам. Но если у тебя остался один-единственный старый друг, и с ним хочется вспомнить молодость, когда он еще не был стратигом Смоленской фемы, а ты сам еще не принимал в Москве, на Ильинке трепещущих растратчиков в высоких чинах, таберна – в самый раз.

– Рыбка, но у меня там назначена встреча…

– …с Кириллом Андреевичем. Знаю-знаю. И я его перехватила, чтобы пригласить прямо к нам в усадьбу. На природу. На собственное домашнее вино. На лимонный пирог, в конце концов! Раз в жизни вы можете отдохнуть от этих дурацких чужих поваров, которые только и умеют, что портить людям желудки?

«Лимонный пирог! Значит, не отвертишься…»

– Неправда ли, милый, я здорово придумала?

«Было бы здорово, если б только не в этот день… Не в этот день… Надо как-то предупредить Киру. Обязательно предупредить, а то он как заладит…»

– Почему ты не отвечаешь? Или тебе не нравится моя затея?

– Всё хорошо, Рыбка. – Павел Георгиевич обнял ее. – Просто я не ожидал. Но затея – отличная. Особенно с лимонным пирогом. Конечно, какой прок в злобных чудовищах, лишь по какой-то нелепости именующихся поварами. То ли дело ты!

Супруга довольно зарозовела.

Она и впрямь готовила превосходно.

У ворот раз-другой звякнул колокольчик.

– О, милый, он уже тут как тут! А у меня еще ничего не готово!

У Павла Георгиевича затеплилась надежда. «Авось, с Божьей помощью, успею сказать ему…»

– Ничего, Рыбка, у тебя легкая рука, так что всё тебя чудесным образом в мгновение ока приготовится. Иди! Я встречу его сам.

Жена схватила его за руку.

– Нет-нет, что ты, милый. Это не вежливо. Мы встретим его вдвоем, как полагается порядочным хозяевам.

Надежда рассеялась сей же миг. Павел Георгиевич обреченно поплелся к воротам. Рыбка, улыбаясь, взяла его под руку.

Беда подкралась между рыжиками в сметане и говядиной с черносливом. Ну а как еще могло быть? В лучшем случае, она дождалась бы лимонного пирога.

Кира, отирая пот, обильно выступивший на лбу, разразился неизбежным:

– Ты помнишь ли, друг любезный, какой сегодня день?

«Ну, еще бы…»

– Помню. И, кстати, с утра было солнечно. Жара, конечно, а сейчас вон ветерок…

Гость не понял намека.

– Вот и под Кандагаром, ровно тридцать пять лет назад была жара. Только еще хуже, нестерпимая. Помнишь, ты нашел эту зелененькую звездочку там, в пыли, она была горячая, руку жгла…

«Вот оно! Всё…»

Но семейная жизнь это такое приключение, в котором надо уворачиваться до конца.

– Что за Кандагар, милый? – насторожилась Рыбка.

– Да так, одна командировка… Сто лет прошло.

Но Кира не только не сообразил, но еще и обиделся:

– Не сто, а ровно тридцать пять! Говорил – по-о-омнишь!

– Да помню я всё прекрасно. Но дело давнее. Давай-ка лучше о том, как мы с тобой на Соловки плавали…

– Нет, позво-оль! Соловки – место дивное, но мне именно о Кандагаре сейчас хочется, день такой!

– Да ну…

Кира возмущенно фыркнул.

– Никакое не «да ну»! Ты меня на себе полтора километра тащил, вся форма твоя моей кровью пропиталась. Если б не ты, так я бы остался там…

– О чем это Кирилл Андреевич? О чем это, милый? Какая кровь? – испуганно переспросила жена.

– Да какая… моя! А твой супруг когда-то был не просто боец, а герой, сила! Если бы ты видела, как он душманов…

– Довольно! – почти прикрикнул Павел Георгиевич. – Довольно. У Киры случаются такие изощренные шутки, что… я вот до сих пор привыкнуть не могу. Рыбка, накрой нам, пожалуйста, в саду.

Жена застыла в оторопении. Кажется, она даже упустила смысл слов «сад» и «накрыть».

– Вина белого, сыра и таврических персиков.

Чмокнул ее в лоб. Чмокнул в макушку.

Рыбка не без труда стряхнула с себя оцепенение и отправилась хлопотать.

– …Шутки?

Кира смотрел на него сердито.

«Слава Богу, Рыбка не стала любопытничать, оставила нас одних. Слава Богу!»

– Пойми меня правильно, Кирилл… У меня чудесная, любящая, заботливая супруга, три сына и две дочки, у нас в доме лад и мир. У нас очень хорошо в доме. Я люблю ее, а она меня… И… И… Как бы тебе правильно сказать, так, чтоб вежливо и точно в одном стакане… Никому из них не надо знать, что когда-то случилась дикая бойня, какой Империя не ведала с двадцатых годов, что погибло пятнадцать молодых парней, что муж… и отец… собственноручно убил трех человек. Никому не нужна эта кровь, Кира, никому.

Друг побелел от ярости:

– А тогда она была нужна? Ведь я не напрасно получил осколок в ногу, а ты не напрасно переболел тифом, когда вернулся из Афгана? Или всё напрасно, ты ответь мне!

«Ох… Почему я ему давным-давно не рассказал, не объяснил. Ведь тысячу раз мог!»