Сергей Зеленин - Максимальное благоприятствование [СИ]

Летом тысяча девятьсот двадцать седьмого года, в одном небольшом кремлёвском зале для заседаний с висящей на стене впечатляющих размеров картой Советского Союза и портретами живых и почивших в Бозе классиков единственного верного учения, шло вполне себе обыденное, рабочее совещание под председательством самого Сталина. За длинным столом с трибункой на возвышении — так хорошо знакомым каждому советскому парт-бюрократу, спиной к карте и собственному портрету сидел Вождь с соратниками — Ворошиловым, Молотовым, Берией и Кировым, в заполненном где-то на треть зале находились руководители «среднего» звена и технические специалисты.

Тема заседания, длившегося уже не один час — планирование Первой пятилетки, которая должна быть начаться на следующий год. Присутствующие хозяйственные, партийные и военные деятели, привычно тянули «одеяло» каждый на себя, в смысле — на своё ведомство и, от того — совещание несколько затянулось.

«Народ» в зале был преимущественно молодой — редко кому за сорок, больше половины одетый в военную или полувоенную форму. Лишь несколько — пять или шесть человек были постарше и, всем своим «буржуазным» обликом, позволяли безошибочно определить что это — «буржуазные» спецы, доставшиеся Советской Власти по «наследству» от царского режима. Было довольно-таки душно и скучно и, некоторые присутствующие позёвывали а, то и подрёмывали, слушая очередного докладчика…

Вдруг, в момент, когда выступал уже сам Вождь — стоя за трибункой с традиционным графином с водой и стаканом, в открытую настежь форточку влетела искрящаяся и переливающаяся всеми цветами радуги шаровая молния, размером чуть меньше футбольного мяча. Невозмутимо и по-деловому, она под изумлёнными взглядами не спеша пролетела под самым потолком до середины зала и, с ослепительной вспышкой и с негромким хлопком, там лопнула…

Когда народ в зале и вожди за столом, через минуту-другую «прозрели» от временной слепоты, они первым делом — все как один, удивлённо моргая, панически озираясь, принялись протирать глаза — как будто им не веря.

Очень редкий из участников совещания оставался более-менее спокойным на вид! Свидетели и участники загадочного происшествия, недоумённо разглядывали окружающую обстановку, дико таращили выпученные глаза на находящихся рядом собратьев по несчастью, на свои собственные руки, ноги и, прочие — доступные зрению части тела — как будто видя их в первый раз в жизни…

Послышались истерические смешки или невнятные возгласы. Кто-то схватился за голову и в таком виде раскачивался, будто с ним произошло величайшее горе и непоправимая беда… Кто-то изо всех сил щипал себя — как будто считал происходящее кошмарным сном и, негромко вскрикивал — с каждым щипком убеждаясь в реальности бытия… Но, вскоре большинство в зале — видимо примирившись со своей участью, замерло неподвижно — видимо в ступоре, уставившись куда-то в пространство остекленевшим взглядом.

Первым пришёл в себя товарищ Сталин. Он, обвёл всех присутствующих совершеннейше диким взглядом, затем — громко и чётко, без всякого акцента, произнёс знаменитую историческую фразу:

— Товарищ Ленин оставил нам великое государство, а вы его просрали!

После чего, не глядя по сторонам быстрым шагом направился на выход.

Зал, практически одновременно, вздрогнул и замер от этих слов. Нависла тишина, да такая, что было отчётливо слышно — как за окном, весело чирикают о чём-то своём — об птичьем, вездесущие воробьи, которым всё на свете пофиг…

Уже, практически у самых дверей, охраняемых двумя чекистами — так же как и, все изумлённо таращившихся на Вождя мирового пролетариата, его догнал чей-то полный испуга и душевной боли возглас в зале заседания:

— А, что?! Здесь у нас — сорок первый год?! …Гитлер уже напал?! …Июнь или июль месяц?! Ему хорошо — он счас на свою дачу слиняет, а нам чё, делать?! Попадалово, мля…

Как будто получив несильный но совершенно неожиданный удар под зад, Сталин вздрогнул всем телом и резко остановился… Через минуту, развернувшись он спросил присутствующих:

— Поднимите руку, кто из вас — здесь присутствующих, «попал»!

В его голосе слышалась неуверенная надежда и лёгкая дрожь от страха в ней обмануться…

Сидящие в зале, первым дело принялись пересматриваться да переглядываться, весьма робко поднимая руки и, через пару минут вырос целый их «лес»…

— Что? …ВСЕ?!

Сталин обернулся и, несколько удивлённо спросил стоящих у дверей, крайне ошалевших на вид чекистов:

— Как и, вы оба тоже?!

— Так точно, — чуть ли не в унисон ответили оба, держа правые руки «в гору» — как первые в классе отличники, — товарищ Сталин!

— Сильно то, не напрягайтесь! Я такой же «Сталин», как вы — чекисты, — поскромничал Вождь.

— Извините Иосиф Виссарионович — или, как там Вас… Но, я — действительно «чекист», — с прорезывавшимся металлом в голосе возразил тот, что стоял справа, — полковник КГБ. Правда, бывший.

— Да?! И, по какому интересно, «профилю», Вы — «чекист»? …Если, не секрет?

Помявшись, тот ответил:

— Секрет, товарищ Сталин! Я «подписку» давал…

Вождь, удовлетворённо хмыкнул:

— Хм… А, говорили «бывший». Чекистов «бывших» не бывает! Ну, а Вы?

Второй, стоящий у дверей слева, коротко и чётко ответил:

— Я из МВД. Всю, практически, жизнь проработал опером… По особо важным делам. Перед пенсией возглавлял соответствующий отдел.

— «Важняк», значит… Очень хорошо.

Сталин внимательно посмотрел на обоих и коротко приказал:

— Так… Никого не запускать, никого не выпускать! Пока мы тут не разгребём.

— Есть!

Подойдя к столу в президиуме, Вождь встретил вопросительные взгляды «вождей помельче» — своих верных соратников и, хмыкнул:

— Ба… Знакомые все лица! Попадос значит, товарищи?! Попадос, твою мать… Кстати, а какой нынче год? …В реале? Не сорок первый ли, действительно? Хотя, для сорок первого, мы с вами выглядим несколько юно…

Молотов, разбирающий лежащие перед ним бумаги, не поднимая голову глухим, дребезжащем голосом ответил:

— Нет, не сорок первый… Твою ж, мать… Двадцать седьмой… Мать, твою!

В зале, от этих его слов кто-то ахнул, кто-то громко вздохнул с облегчением и, вслед за вождями, упомянул вполне конкретную мать. Но, большинство угрюмо молчало.