Сергей Бутко - Доброволец. На Великой войне [litres]

Есть еще у поручика старший брат Сергей, но того дома не было. Он служит сейчас военлетом где-то на Юго-Западном фронте. Ну и ладно. Может быть, познакомлюсь когда-нибудь c ним в другой раз, если случай представится. А сейчас я и так окружен всеобщим вниманием. Рублевские смотрели только на меня, а уж вопросов задавали столько, что голова кругом идет. Зато быстро перешли со мной на «ты», чему я несказанно рад – проще общаться…

Обеденный стол не заставил себя ждать, а там, где обед, бывают и семейные разговоры, в которых приходится участвовать и мне. И здесь нашлось место для политики и войны.

– Это будет позором для Германии и всего человечества, если Вильгельм умрет своей смертью, – с негодованием произнес Анатолий Павлович, критически рассматривая уху.

– Можно не беспокоиться, – уверял его Игорь. – Такого счастья негодяю не представится. Наши армии уже этой весной войдут в Берлин. Силы Германии на исходе и вскоре совсем закончатся. Нынешняя зима лишь отсрочит эту агонию.

– А может, все же дело решится миром? – спросила Катя, вяло ковыряя вилкой гусиную грудку.

– Миром? – Глаза отца немедленно полыхнули огнем. – Это исключено. Для мира нужны уступки, а Германия и ее союзники на это не пойдут. Категорически не пойдут.

– Значит, война? – Дочь все еще не унималась.

– Значит, война, – подтвердил Анатолий Павлович, решив пофилософствовать. – И это в определенной мере хорошо. В грохоте орудий есть своя правда. Война отнимает у мира все тайны. Она разрушает не только стены, дома, города, но и добирается до самых потаенных уголков и выволакивает на вольный воздух все, что замуровано железом и камнем. Война не только разрушительница, она еще и создатель нового мира.

– Получается, что война скоро закончится? – В глазах Кати засветилась надежда.

– Именно. Все к этому движется неустанно. Мощь Германии сломлена. Тевтонские гордецы задыхаются от нервного расстройства. Во Фландрию рекрутами уже подростков отправляют. В Антверпене и Брюсселе грабят под предлогом появления там английского гидроплана. Даже живописью не брезгуют – «Диких лебедей» Ван-Дейка уже утащили. Австрийцы… Да что там австрийцы, когда у турок паника: Константинополь обращен в лагерь, всюду патрули и стражники с пулеметами, султанский дворец охраняют пушками, министры боятся сунуться на улицу. Дело за малым: еще одна победа над басурманами, и в Турции немедленно вспыхнет восстание!..

– Газеты могут говорить как угодно, – вмешалась в разговор Варвара Дмитриевна, – а вот что нам обещает на будущее мадам Тэб: «В настоящем году предстоят великие потрясения и великие победы. Будут явления кошмарные и светлые. Война кончится между мартом – июлем. Англия избежит благодаря войне крупных внутренних осложнений. Она выполнит великую роль в спасении других и будет спасена сама. Тройственное согласие пожнет пышные плоды. Будущее Англии блестяще. Далеко вперед уйдет Россия. Возродится из пепла Польша. Турция будет стерта с лица земли. Здание Порты превратится в обломки. Общероссийский мир еще не близок. Три четверти предстоящего года будут кровавыми для Франции, а последняя закончится европейским миром…» Мишенька, а что ты об этом думаешь?

– Я думаю, разбить сначала нужно турок, они самые слабые, – ответил я. – После – австрияков, а дальше уже и до германцев очередь дойдет.

– Стратег он у тебя, однако, – вместе с Анатолием Павловичем и Игорем рассмеялись все, а после и сам Рублевский-старший решил провести мне еще один «экзамен».

– Ну а когда война закончится, чем тогда займешься?

– Стану изобретателем. – Это слово я хотел произнести по слогам, но передумал – тут за столом обстановка такая, что можно вести себя более свободно.

– Вот как? – удивился Анатолий Павлович. – Интересно, интересно. И что же будешь изобретать, если не секрет?

– Машину времени…

Напрасно я про машину времени сказал. Начались новые расспросы…

Много всего тогда я наговорил нужного и не слишком нужного. Даже под аккомпанементы рояля спел с Рублевским мною немного переделанный и адаптированный для нынешней эпохи советский хит из семидесятых про автомобили, которые «буквально все заполонили». Рублевские в долгу не остались, песню заучили, и вскоре последовал ответный шаг.

– Игорь, а давай к Владимиру Алексеевичу в гости напросимся, – неожиданно предложил Анатолий Павлович. – Неплохо время проведем и заодно уникума нашего ему покажем.

– Примет ли? – с некоторым недоверием спросил Рублевский-младший.

– Примет, – уверил его Рублевский-старший. – Ради такого случая непременно примет.

Поначалу к предложению погостить у некоего Владимира Алексеевича, живущего по соседству этажом выше, я отнесся без особого энтузиазма. Но когда узнал, в чьей именно квартире мне предстоит побывать и кто ее хозяин, то был готов носить все семейство Рублевских на руках. За встречу с этим человеком любой маститый журналист, не говоря уже про скромного корреспондента районной газеты, с легкостью отдаст если не все, то очень многое. Исключительно полезная и уникальная получилась бы встреча. И это сущая правда.

Мое сердце бешено колотилось, когда я вместе с Рублевскими пересек порог квартиры номер десять, где обстановка не менялась годами. Все та же передняя с незамысловатыми цветастыми обоями, большой желтый диван (на нем любил сидеть Толстой), рядом чугунная «чеховская» подставка для тростей и зонтов, на гвоздике висит завязанная в узел кочерга, а рядом другая целая. По полу ходят две собаки, не мешая свернувшемуся в углу коту; на кухне слышен голос Марии Ивановны; личный секретарь Морозов говорит с кем-то по телефону, а у себя в кабинете сидит сам хозяин квартиры – «король репортеров» и «пуп Москвы» Владимир Алексеевич Гиляровский! Спасибо вам, Рублевские! От чистого сердца огромное журналистское спасибо за эту встречу!..

Гляжу на него, а у самого сердце готово вырваться из груди. Время не щадило Гиляя. Грузный, похожий на гоголевского Тараса Бульбу, старик по старой привычке писал что-то на листе бумаги на подоконнике, напевая при этом под нос бурлацкого «Пуделя» и постукивая пальцами по серебряной отцовской счастливой табакерке. Но вот вошли посетители, и Гиляй мгновенно оживился, расхохотался, словно запорожский казак с картины Репина [34] Известно, что Гиляровский позировал для картины Ильи Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», представ на ней в образе хохочущего казака в белой папахе и красной свитке. . Будто бы скинул сорок лет, став прежним перепачканным в саже парнем, вместе с пожарной командой тушившим на Подъяческой улице лучший тогда в Ярославле публичный дом Кузьминишны. Тут же начались разговоры и расспросы о войне, которую Гиляй упорно не понимал и не принимал: