Сергей Бутко - Доброволец. На Великой войне [litres]

– …Ну, добры молодцы вроде него (рука указывает на меня) там сгодятся, а я? Что я на ней делать буду? Ну, могу по старой памяти красивый налет сделать с разведкой, изрублю десяток немцев – и только. А здесь работа упорная, полезная и много труднее.

– Как у вас здоровье? – спросил Игорь. – Печень все так же шалит?

– Шалит, проклятая. Даже Гиляевка с Сочами и те не помогли.

– Можно вылечить, – решил посоветовать Анатолий Павлович. – Я тут в газете рецепт видел…

– Газеты? – Гиляровский презрительно фыркнул. – Здесь у нас в Москве газет вообще нет. Все изгадилось, измельчало, изворовалось. Вот потому и не бываю ни в одной редакции, а пишу и посылаю. «Пиши правду, как думаешь» – вот мой завет был, есть и будет!.. И хватит уже о газетах. Лучше пусть Миша что-нибудь расскажет о себе – все больше пользы выйдет.

– О чем рассказать Владимир Алексеевич? – спросил я.

– А о чем хочешь. Лишь бы не скучно…

Не скучно? Это можно. И я, быстренько проведя «хроноправку» с перестановкой действующих лиц, начал рассказывать об одном из случаев, произошедшем со мной в самом начале нулевых, когда я, робкий студент-первокурсник, пугался сложного и многообразного мира под названием «студенческое общежитие». Ох, как жаль, что за эти шесть лет заочного обучения и сессий мне не удалось заснять все то, что в нем тогда происходило. Все «Оскары» с «Кинотаврами» и «Тэфи», вместе взятые, были бы моими.

Но это так, лирическое отступление. А вот и сама история.

Картина маслом: зима. Декабрь. Мороз. Двухэтажная старая хрущевка, затерянная среди высоток студгородка. Первый этаж отдан для семей работников университета, а на втором… На втором правит бал наша студенческая братия.

А теперь картина колбасой: комната на четыре койки, оконная рама жалобно скрипит и готова развалиться на куски от силового воздействия студенческих рук. Перекинутая через подоконник бельевая веревка опасно натянута, трещит и вот-вот готова лопнуть. На одном ее конце (том, что опущен на улицу) повисла девушка легкого поведения, а другой усиленно тянут на себя пятеро великовозрастных раздолбаев. За всем этим таинством ошарашенно наблюдает отложивший в сторону конспекты первокурсник, но тут слышен яростный крик: «Миха! Помогай… твою мать!» Подтягивание проститутки переходит в новую фазу: «груз» был успешно доставлен наверх, первокурсник снова засел за конспекты, а остальная компания поспешно удалилась в соседнюю комнату, чтобы устроить там дичайшую оргию…

Рассказываю эту отредактированную историю, а сам поглядываю на Гиляровского. Он внимательно слушает, усмехается и о чем-то думает. Но о чем? Не знаю. Кто такой Мишка Власов в его глазах? Обычная питерская шпана, мало чем отличающаяся от своих московских собратьев-хулиганов с воровской Хитровки? Или же кто-то другой?..

А меж тем я еле сдерживаюсь! Ведь передо мной сам дядя Гиляй, легенда журналистики! Бросить бы к черту болтовню про будни студенческой общаги начала двадцать первого века и поспрашивать, выведать всю правду о жизни, творчестве, тайнах «короля репортеров»! Сколько всего интересного узнал бы я, но…

Увы, не получилось узнать большего. Гиляровский мою историю дослушал, посмеялся, пообещал обязательно написать фельетон, а после засобирался куда-то по делам.

«Облом», – с грустью подумал я, спускаясь на второй этаж в квартиру Рублевских вместе с Анатолием Павловичем и Игорем. Там меня уже ждало предложение сходить на оперу «Дмитрий Донской», послушать Шевелева, Запорожского, Друзянину, Карензина. Извините, но таких певцов я не знаю и в оперу не хочу. Нет настроения…

Отужинал я без особого аппетита и быстро отправился в отведенную мне, как гостю, комнату Сергея. Ну хоть что-то позитивное. Старший брат Игоря оказался не просто летчиком – он буквально бредил небом. Все стены в фотографиях, чертежах и рисунках авиатехники, на столе стопка книг той же тематики. Лежу на кровати, пытаюсь уловить впотьмах очертания висящего под потолком макета дирижабля и тихо напеваю:

Уснул я довольно быстро. Во сне летал среди облаков, пока не проснулся. За окном уже светало. Про то, что несет этот новый день, я даже помыслить не мог.

Это был не день, а одно сплошное потрясение. Как будто вся предновогодняя Москва разом потускнела и замолчала, столь грозными оказались новости, нежданно-негаданно свалившиеся всем на голову. Я быстро проглотил завтрак и, сославшись на плохое самочувствие, незаметно прошмыгнул к себе в комнату. Рублевские, едва сдерживающиеся при госте, наконец-то дали волю нахлынувшим чувствам. За дверью стали раздаваться громкие голоса:

– Это сумасшествие! Конец миру! Мы доигрались, и теперь нас всех ждет расплата и гнев божий!

– Все же есть и хорошие новости…

– Замолчи! Замолчи, пожалуйста! Не смей! Что ты такое говоришь?!

Обстановка в квартире быстро накалялась, а я развернул незаметно украденную со стола газету и начал читать.

Читаю и не верю своим глазам! И есть отчего!

Позавчера примерно в одно и то же время при невыясненных обстоятельствах были убиты командующие Северо-Западным и Юго-Западным фронтами генералы Рузский и Иванов. Первый застрелен в своем кабинете, второго задушили подушкой в кровати! Кто такое сотворил?! Кто?!! Читаю подробности, а у самого в голове быстро мелькают другие строки: «Рузский Николай Владимирович. Получил образование в 1-й Петербургской военной гимназии и во 2-м Константиновском военном училище… В октябре 1918 года был убит в Пятигорске вместе с Радко-Дмитриевым.

Иванов Николай Иудович. Родился в 1851 году в семье сверхсрочнослужащего солдата… Умер в 1919 году на Дону от сыпного тифа…»

Почему?! Тысячи «почему?» захватили меня в заложники! Этих убийств не могло быть в принципе, но они тем не менее случились! Как?! Не понимаю…

Но читаю газету дальше и еще больше запутываюсь!

В Бразилии ужасное землетрясение. Рио-де-Жанейро разрушен до основания. Тысячи жертв…

В Китае вспыхнула эпидемия неизвестной болезни. Все границы империи спешно перекрываются на карантин…

Стоп!!! Про Китай не знаю, но Рио! Город точно не должен быть разрушен землетрясением! Но он разрушен! Разрушен! И что все это значит?! Что?!

Я тщетно пытался осознать и понять случившееся.

Не получается. Предо мною стоял один и тот же упрямый факт: позавчера из-за кого-то или чего-то грубо нарушился привычный ход известной мне истории, и теперь она идет в совсем другом направлении и русле. И что-то внутри меня подсказывало, что это только начало…