Сергей Бутко - Доброволец. На Великой войне [litres]

Слушаю и не знаю, что и думать. В сверхъестественное и нечистую силу я не верю, однако теперь все стало казаться уже не столь однозначным…

В любом случае думать и размышлять на эту тему долго мне не пришлось. Кругом гонка такая, что Шумахеру со всей «Формулой-1» и не снилось. Орлов подбадривает, спасает от уныния:

– Главное – не бояться. Всему есть разумное объяснение. Что сам думаешь о вчерашнем?

– Трудно сказать. Не знаю, – говорю я в ответ. – До сих пор тело в бой просится.

– Сдерживай. Силу нужно беречь…

Правда ваша, господин поручик. Силы действительно нужно беречь…

Хотя бы для освоения новых военных специальностей. Разведчик, невольно авиатор, теперь вот еще одна добавилась – очень даже полезная и нужная.

Деревенька с невзрачным названием Грюнвальд. Это еще одна точка в нашем нынешнем «маршруте». Название лучше забыть сразу же, сколько еще таких деревень будет впереди? Сколько еще произойдет сражений, в которых уцелеешь или погибнешь? Неизвестно. Зато известно, что нам опять предстоит выдержать бой местного значения. Из леса прет германская пехота, активно поддерживаемая артиллерией. Наши пушки молчат, строго выполняя приказ об экономии снарядов. Зато работают пулеметы. Один из них стоит на горке. У пулемета Гусев с Фроловым, а я числюсь третьим номером. Я сегодня подносчик патронов и вообще «за помощника».

Бой разгорается и не думает затихать. Вокруг меня царит ад, но я автоматически выполняю одно и то же, слежу за тем, чтобы коробки с пулеметными лентами всегда были под рукой. Лента, словно потревоженная металлическая змея, с сердитым лязгом нехотя вытягивается из коробки, чтобы опять же против своей воли пройти в приемник. Дважды щелкает рукоятка, и «Максим», вздрогнув всем своим двадцатикилограммовым телом, начинает такать и поливать свинцом немецкие цепи.

Стрелял Гусев ровно, без перебоев, как и подобает лучшему пулеметчику команды. Немцы это тоже оценили и стали бить прицельно. Пули, как горох, стучат по щитку «Максима», рядом рвутся снаряды, но помогает наша пехота, отвечая врагам пачками из винтовок. Коробки с патронами пустеют мгновенно. Очередная вражеская атака отбита, и мы ждем следующую…

На место убитых немцев тут же встают новые. Гусев дает длинную очередь. Из пароотводной трубки кожуха сильной струей в снежную кашу ударяет пар.

– Власов, воды! – кричит Гусев мне. Я ползу к пулемету с банкой, прилаживаю ее. Ствол охлажден – вместо пара из трубки тонкой струйкой льется вода. Пробка закручена, «максим» снова строчит, а немчура все не унимается. Лезут, как гопники из нашего двора, с таким же ослиным упрямством. Однако Гусев не менее упрям – шансов гансам не оставляет. Перезаряжает пулемет, а в это время в каких-то ста метрах от нас буквально из ниоткуда возникает германский взвод. Без винтовок, с ножами в руках и… рычат как собаки! Уж не те ли это «бешеные германцы», о которых ходили разговоры?! Неважно. Гусев спокойно наводит пулемет и бьет с близкого расстояния! «Бешеных» срезало, как бритвой! Они падают и… тут же пытаются подняться, все так же рыча! Чтоб тебя! Панцири, что ли, у них под шинелями или шнапс какой-то особенный выпили?! В любом случае вторая очередь добивает их окончательно, Гусев свое дело знает…

И еще один сюрприз: немцы пустили в атаку кавалерию. На нас летят гусары в высоких черных шапках. Но Гусев неумолим. Пулеметное таканье смешивается с ржанием падающих лошадей, стонами и криками. Кони в предсмертных судорогах дергают ногами и головами. Все. Бой закончен. Настает пора нового отступления.

И мы отступаем, видя, как обозники быстро раздают солдатам консервы из перевернувшейся телеги:

– Разбирай, ребята! Все равно керосином обольем и подожжем, чтоб немцам не досталось!..

Отступаем мимо очередной уже литовской деревеньки, стоящей за пустыми и голодными Сувалками. Шум, гам, перепуганные литовцы, суета, детские крики: «Мамите, волкиечай!» Все боятся прихода немцев, которые продолжают наступление и окружают нас. И не было способа из этого окружения выйти.

За последнюю неделю я все больше и больше начинаю походить на робота-электроника. Все, что меня окружает, сделалось каким-то блеклым, призрачным, неясным. Голод, нестерпимый зуд немытого тела, остервенелые вши, выстрелы, деревни, улицы, разговоры, лица, мельтешение, день, ночь, снова день, опять мельтешение. «Ничего не вижу, иду по приборам», – это про меня. Сознание сейчас напоминает микросхему, на которой записан пакет команд, неустанно выполняемых телом. И не знаю я, что это за команды…

В какой-то момент времени мне удается вырваться из авторежима. Все вокруг меня проясняется, становится более-менее понятным. Я вместе с Гойдой, Морозовым и Голенищевым иду следом за Орловым – мы только что вернулись из разведки. Перед глазами снежная поляна в лесу, ясная ночь, плывущая в облаках луна. Полк медленно выстраивается в походную колонну. Все команды подаются вполголоса. Посреди поляны полыхает костер охотничий бездымный. Должно быть, именно у такого вот костра грелись (то есть будут греться) партизаны Великой Отечественной. Сейчас из темной чащи к костру подойдет могучий, похожий на былинного Святогора-богатыря старик в овчинном тулупе и с ППШ [56] Пистолет-пулемет Шпагина. в руках…

Нет. Это всего лишь наши офицеры. Подходят, греются, совсем не обращая внимания на суетящегося рядом доктора – тот перевязывает раненых и тихо ругается:

– Мы окружены, связи со штабом фронта нет, а жирный предатель Шульц вместе со всем лазаретом сбежал из Сувалок на поезде! Я остался, не сбежал, и что же?! Как теперь прикажете работать, когда даже для самой простейшей операции ни лекарств, ни инструментов нет?! Нужны условия, операционная! Но где все это взять, когда кругом лишь грязь, холод и болота?!

Доктора никто не слушает, все смотрят на Орлова. Наш главный разведчик сообщает, что дорога на Марков занята неприятелем и мы окружены уже с трех сторон. Исчерпывающая информация. Нужно прорываться. Полк снимается с места и идет дальше. Из леса слышна скупая винтовочная пальба.

Иду и я, снова видя перед глазами лишь туманную муть. Или бред, похожий на видения из прошлого. Я в предновогодней Москве. Красная площадь. Слева горит огнями ГУМ, а справа ледовая коробка, где под звуки музыки кружится Ольга, а рядом неловко и неуклюже пытаюсь кататься я, падая и смеясь вместе со Славиком и Дашкой. Надо же. Тогда мы еще были семьей. Большой, единой, счастливой семьей…

Тут все резко куда-то проваливается вместе со мной. Мгновенная, вездесущая чернота, и снова я выплываю из нее, как из омута, благодаря голосу Гойды:

– Ноги, ноги береги, Мишка. Орудия разворачиваются – колесами отдавит!