Михаил Бобров - Ход кротом

Таран?

Да что они, в самом деле, как с цепи сорвались?

Самолет остановиться в небе не может. Позиция для открытия огня — коротенький отрезок прямого полета, чтобы прицел не болтало. На этой позиции истребитель только и можно поймать. При свете без шансов, Дюжина расстреляет со снайперских дистанций, там не одна Восьмерка умеет быстро считать упреждение, там все хороши. Мало того, командирская машина Дюжины вместо тяжелых пулеметов несет мощное радио, немецкую оптику, и радар опытного завода. Командир видит поле, выбирает время и способ удара, вот потому-то за полтора года войны Дюжина не промахивалась.

Ночью все преимущества хорошего обзора пропадают. В собачьей свалке и радар не отличает своих, и потери больше от столкновений, чем от пуль. Нормальные пилоты близко не лезут, стреляют издали, больше полагаются на удачу. Кого-то сожгут, кто-то подвернется под ответную трассу. Не остановят «коробку», так пощипают. Обычная война в небе.

Нормальные не полезут, а здесь пилоты с ночным налетом большим, чем у многих налет общий. Пилоты, долгим обучением превращенные в часть машины, уверенные в ней и себе абсолютно.

А после визита в сельскую школу еще и пьяные от ненависти до белых глаз. Каждый «Стирлинг» может выгрузить на цель три тонны белого фосфора. «Если пропустите их, видели, что будет»…

Много-много семь секунд, и вспухают огненные шары, позади, впереди. Разматывается огненный след за падающим истребителем — все же девяносто шесть пулеметов не шутка… Пока их было девяность шесть!

И вдруг тишина и пустота в небе, только икает и булькает простреленным легким штурман. Механик пусть поможет, стрелкам не отвлекаться. Наверняка новую атаку готовят?

Или все же отбились?

В наушниках шелестящий голос, все равно, что нежить над погостом:

— … Юзеф?

— Ва… Васька?

— …Вот оно, значит, как повернулось…

— Перед вылетом читал сводку. Там командир Дюжины — Василий Иванович Баклаков. Но ты же Василий Ильич!

— Ошибка в бумагах. Издавна тянется, Семен ошибся, когда записывал. Ну да он танкист, голова броневая, ему можно. Ты как здесь оказался?

— Я русский знаю, вот и сижу на рации. А ты как в командиры Дюжины пролез?

— Тогда, в селе, помнишь?

— Не напоминай…

— Убежал и ноги отморозил. Здоровому пилоту я ни с какой стороны не равен, вот и приходится мне думать наперед. На три корпуса мысленно лететь впереди самолета. Всю тактику вертеть хоть на секунду, но раньше. С этой привычкой в командиры и вышел. Я, когда твою фамилию в сводке увидел, тоже не сразу поверил. Поверил, когда ты Стефану твоему кричал: «Беги!» Точно, как мне тогда, помнишь?

— Так не врут репортеры, что у русских безногие воюют, безрукие стреляют, а безголовые в Совнаркоме заседают?

— Про безруких не знаю.

— А остальное, значит, правда… Васька, переходи к нам! Уж если ты в Дюжине первый.

— Двенадцатый. Позывной командира всегда Двенадцатый.

— То ниц не страшно. Знайдем тебе място. У нас пилотов уважают сильно. У меня в Кракове квартира восемь комнат! Приемы, танцевать можно! У тебя, наверное, тоже, в Москве?

Васька сглотнул — в ларингофонах это превосходно слышно, они к горлу прилегают.

— У меня комсоставовский блок «три на шесть», он везде со мной. Куда ни поеду, дирижаблем или поездом привозят. Как улитка с раковиной.

— Тю! Ты же лучший пилот в Союзе. Неужели вам не нашлось квартир? Не понимаю!

— Нашлось бы. Но к блоку я привык, он с первого кубаря со мной. А для танцев у меня двор есть… Мужики на лавках, женсовет отдельно. И гармонист, соединяющий всех, как пряжка на ремне. Вот какие у нас танцы, и восьми комнат не нужно.

— Нас в любом городе любой ресторан бесплатно поит-кормит. Наши портреты везде расклеены!

— Мы Дюжина. Мы по ресторанам не ходим, неинтересно.

Кажется, вот он — сгусток тьмы на темном, закрывающий звезды. Справа по курсу, движется змейкой, подмигивает выхлопом. Истребитель быстрее, чтобы не обогнать бомбардировщик, ему надо проходить большее расстояние, вот и нарезает петли вокруг. Ну и турели по нему не пристреляться.

Если не гулять размашисто, по-славянски, как никогда не сумеют прижимистые французы и унылые островитяне, то…

— Что же вам интересно?

— Например, перед войной мы шутки ради поставили мотор на ворота, говорится же: с хорошим двигателем и ворота полетят. Половину лета долбились, карактицу Можайского нашли в чертежах… Вышел в итоге мотопланер, с него к вам в тыл танки десантируют. Вот с чем возиться сердце радуется. Вспомни, Юзеф, мы с тобой в селе мечтали по морям ходить, не по ресторанам. Земли новые открывать, а не чековую книжку.

— И вот за это вы на смерть пошли? Да, немало вам комиссары всрали до гловы… Василий, религия эта, мечты, идеалы — все ложь, обманка детская. Сколько ваши кричали: «земля крестьянам», а что сейчас делаете в колхозах? Та же крепость, что при царе! Десять лет поигралися в народовольство, да и ну его, верно? Снова у вас там быдло и панство, только панство теперь с красными книжечками. И какая же тогда цена вашему коммунизму? Мне что хочешь говори, не ври, Василий, себе!

Тишина в наушниках. Задел, видать, за живое. Четырехмоторный «Стирлинг» понемногу разворачивается на обратный курс, на Краков. Послушать бы, что там, над аэродромом большевиков, который утюжат ночники «Нормандии». Отбился второй состав Дюжины, или все же повезло «раскрашенным»? Война проиграна, продали буржуи храбрую Польшу, так напоследок хотя бы дверью хлопнуть!

Но сейчас рация нужнее. Вдруг да получится перетянуть коммуниста на свою сторону — это же какой приз начислят! Какая оплеуха красным, если от них люди прямо в бою переходят!

— Ваше правительство, Вася, не за великие идеалы напало, а просто за политику. Ничем вы от нас не отличаетесь, такое же мировое господство, что и у нас. Что хочешь говори, а напали вы первые, и от этого до конца времен уже не отмоетесь!

… Хорошо бы самим отмыться. Кровью пахнет в избитой машине. Кровью, горелым железом, протекающим где-то бензином, дерьмом из развороченного брюха второго пилота, потом. Страхом не пахнет, страх потом придет, на вторую-третью ночь после вылета. И не выгнать его ни крепкой водкой, ни услужливой беженкой-украинкой. Вот интересно, Васька хорошо ли ночами спит? Что еще сказать ему, что еще на весы бросить? Черт с ней, с вербовкой: заболтать хотя бы, чтобы стрелять не начал. А там, глядишь, и горючее у истребителя кончится, придется ему развернуться домой.

— Человеку хорошо там, где ему хорошо. Плюнь! К нам иди, у нас первей первых будешь. Двенадцать истребителей эскадру разделали! В ночном бою, как зрячие! Да я такого в кино не видел!

— Так мы и одиннадцать своих отдали.