Александр Михайловский - Великий канцлер

– Между прочим, – сказал Мартынов, – случись такая коллизия во времена Чингисхана – и вся ваша семья была бы беспощадно уничтожена, как и прочие ваши родственники до седьмого колена. А во времена товарища Сталина, в которого еще переродится ваш добрейший Коба, вас – так же, как мать, братьев и сестер террориста – лишили бы всех прав и навечно сослали в весьма отдаленные места, по сравнению с которыми село Шушенское, где вы отбывали ссылку, это просто курорт.

– У вас, кстати, тоже руки по локоть в крови, – снова сказал Новиков. – Затеянная вами революция обошлась России в двадцать миллионов погибших, причем значительная их часть образовалась в результате бессудных казней, которые ваши последователи организовывали для представителей так называемых угнетающих классов. Так что вы, господин Ульянов, в итоге тоже пошли по пути террора, как ваш брат, только террор этот оказался не индивидуальным, а массовым… И вы ведь знали, на что шли, поскольку имели перед глазами пример Великой французской революции. Свобода, равенство, братство, Революционный трибунал, гильотина и то же огромное количество жертв… Любая революция, победив, сначала стоит по колено в крови своих врагов, а потом – по колено в крови своих детей. Это закон общественного развития, и не вам его менять.

– И что же, – кривя губы, сказал изрядно струхнувший Ильич, – вы позвали меня сюда для того, чтобы наговорить всех этих гадостей, а потом отправить на виселицу?

– Да нет, господин Ульянов, – ответил канцлер Одинцов, – мы-то, в отличие от вас, не мерзавцы, а потому наше первоначальное предложение остается в силе. А этот разговор потребовался для того, чтобы расставить все точки над «и» и показать, кто есть кто. И ничего больше. И вообще, один умный человек сказал, что каждый бывает незаменим, будучи употреблен на своем месте, а другой добавил, что нет отбросов, а есть кадры. Вам дается шанс ударным трудом на благо трудового народа исправить свою карму – если вы, конечно, с самого начала боролись именно за это, а не банально пытались отомстить Империи за смерть своего брата.

– Хорошо, – сказал Ильич, задумчиво нахмурившись, – допустим, я соглашусь. Но что будет потом, когда дело окажется сделанным и надобность во мне отпадет?

– Ничего особенного с вами не будет, – ответила Ольга, – вы будете трудиться, пока глаз остер и рука тверда, а потом – пенсион и смерть в своей постели от старости в окружении близких и друзей. И все потому, что мы, в отличие от вас, все же не мерзавцы…

После этих слов наступила тишина. Ленин думал, а все остальные ждали, до чего додумается Старик. Наконец он снова вскинул голову и повел плечами, будто бы стряхивая с себя остатки сомнений.

– Ладно, Ваше Величество, – сказал он и махнул рукой, – где тот договор, который я должен подписать кровью?

– Вот, подписывайте… – Одинцов толкнул бумагу по столу в сторону Ильича и, усмехнувшись, добавил: – и никакой крови, одни чернила…

Вернувшись в отель после встречи в Зимнем дворце, Ильич пребывал в невероятном возбуждении и бегал по номеру как возбужденный бабуин по клетке. Эмоции требовали выхода. А то как же. Быть может, быть впервые в жизни ему прямо сказали, каким образом оценивают и его личность, и его деяния. Нет отбросов – есть кадры. У будущего вождя мирового пролетариата не было ни малейших сомнений, что, если бы им не требовался министр труда из фанатичных эсдеков, эти четверо с легкостью приговорили бы его к лютой смерти в подвалах Петропавловки. А что теперь? Теперь служи верно – и все твои дела, и прошлые и будущие, будут если не забыты, то засунуты на дальнюю полку, чтобы там покрываться пылью до первого прегрешения. А какова оказалась молодая императрица?! Бывшего царя Николашку Владимир Ульянов не уважал. Дрянь он был, а не император, и давно лелеемая Ильичом социалистическая революция выглядела при его правлении вполне вероятной. Совсем другое дело – государыня Ольга Александровна. Совсем молодая девчонка, но держится так, будто вместо позвоночника в нее вбит стальной стержень, а на руках надеты ежовые рукавицы. Какая уж тут революция. Шею свернет – и скажет, что так и было. А если у самой сил не хватит, попросит мужа. Этот подковы, может, и не разгибает (как Ольгин папенька император Александр Третий), но зато чрезвычайно быстр и свиреп; и лощеный мундир на нем так и трещит от перекатывающихся под ним тугих мышц. В присутствии князя-консорта Ильичу становилось откровенно неуютно. Такой свернет шею одним движением – и даже не поморщится.

И вообще, если оценивать картину непредвзятым взглядом, становится понятно, что люди, собравшиеся в кабинете канцлера, императрице не столько подданные, сколько товарищи-единомышленники. А где единомышленники, там и общая великая цель, которую они перед собой поставили. Не может не быть. Иначе после захвата власти им ничего и делать не требовалось, разве что за исключением продолжения борьбы с заговорщиками и террористами, как у какой-нибудь латиноамериканской диктатуры. Но нет – страницы русских газет так и пестрят сенсационными материалами об арестованных имперской безопасностью чиновниках-казнокрадах и нечистоплотных поставщиках, и слово «чистка» прочно заняло свое место в российском политическом лексиконе. «Чистильшики» в черных мундирах и тщательно отглаженных белых рубашках по ночам врываются не в нищие лачуги бедняков, а, в полном соответствии с его, Ильича, заветами и при полном одобрении общества, берут штурмом особняки богатеев и дворцы аристократов. Сначала публика считала, что вал арестов уляжется через два-три дня после перехода власти к новой императрице, и при этом самая жирная рыба так и останется невыловленной; но, судя по всему, репрессивная машина имперской безопасности, набрав ход, не желала останавливаться. Если дело дошло даже до отстранения от должностей двух Великих Князей (один из которых прежде контролировал русский военный флот, а другой – всю русскую артиллерию), то остальным сошкам размером поменьше ждать снисхождения уж точно не приходится.

И теперь Ильичу требовалось понять, какова та цель, которую поставили себе окружившие трон люди, и может ли он служить им, не поступившись своими главными принципами? Подписанный им договор сам по себе ничего не значит, без мотива делать дело настоящим образом он представляет собой всего лишь лист испачканной чернилами бумаги. При этом сказанные в узком кругу слова тоже ничего не значат. Сам Ильич в этом смысле тоже был хорош, и иногда в глаза и за глаза костерил своих оппонентов так, что эпитет «мерзавец» еще мог бы показаться комплиментом. Императрица и ее подручные просто показали, как они к нему относятся, но при этом дали понять, что, невзирая ни на что, согласны иметь с ним дело, если он будет добросовестно выполнять свои обязанности – защищать рабочих от произвола хозяев. А зачем им вообще все это – министерство Труда и прочие реверансы в сторону простонародья (вроде царского Манифеста о мерах для облегчения положения крестьянства)?