Олег Дивов - Поворот рек истории

– Ты прав. Кстати, – благодетельница бросила строгий взгляд на Алевтину, – я, кажется, не успела представиться. Софья Желябова, урожденная Перовская. А это мой муж Андрей. Он тоже из крестьян, как и вы. Идемте в дом, думаю, моя матушка не откажет приютить бедную девушку с ребенком.

…Варвара Степановна Перовская занимала в доме второй этаж. При всем благородстве происхождения, жила она небогато, изредка даже посылала служанку продавать английский фарфор на толкучке. Целыми днями вязала, поминутно роняя разноцветные клубки. Огромный белый Котофей Патрикеич провожал их глазами прирожденного хищника, но ни разу не соизволил сойти со спинки дивана.

Отца Софьи Алевтина ни разу не видела, только слышала от служанки, что тот большой начальник. Только странным казалось, что дочь его при этом давала уроки, а жена нуждалась. Впрочем, наверное, не уж так сильно, раз поселила у себя нахлебников и куском не попрекала, хотя и особенной любезности не выказывала.

Впрочем, Грегуара матушка Софьи даже полюбила, видимо, мечтала о внуке. И сказки ему рассказывала, и грамоте учила. С ним вместе пыталась постигнуть «Биржевые ведомости», которые зачем-то выписывала ее дочь.

А вот Алевтине не повезло. Не единожды говорилось ей, как нужно беречь честь смолоду. Да что там. Стоило в окно засмотреться, как Варвара Степановна бурчала:

– Опять за свое? Прошлого не воротишь, милая, полно. Когда уже за ум возьмешься?

Девушка и правда продолжала искать Пьера, в надежде, что он не узнал ее тогда в трактире, – но тщетно. Месье больше не встречался. Да и понятно – как найдешь человека без адреса в таком большом городе? Но она упорно каждый день бродила, всматриваясь в лица прохожих, заглядывая через мутноватые стекла витрин в лавки, гордо носившие слегка потрепанные вывески. Любила проходить мимо английского ювелирного салон Brindley Jewelry. Там на деревянных крючочках покачивались нежные тонкие витые колечки и сережки с голубыми прозрачными камушками. Они завораживали, заставляя остановиться. «Вот бы купить, – думала она и тут же осаживала себя. – Какие еще бирюльки, сына воспитать надо…»

…По ночам орали пьяные – не так, как в деревне, когда песню горланят, а как-то особо надсадно и безнадежно. Однажды под утро Алевтина проснулась от дальнего многоголосого шума – что-то грохотало, визжали женщины, потом звуки переместились ближе, по Средней Подьяческой пронесся топот и затих где-то в подворотнях.

Когда рассвело, Алевтина вышла осмотреться. В конце улицы стучали молотки – редкий звук для города, переставшего быть столицей. Из любопытства она отправилась на звук – рабочие починяли вход в ее любимый ювелирный салон. Богатую входную дверь с медной табличкой «Brindley Jewelry» кто-то разнес в щепки, витрина тоже была разбита.

– Погром-с, сударыня, обыкновенное дело. – Один из рабочих обратил внимание на девушку. – Кто их пойметь, чего они хочут… вроде ж бы за землю нашу родную, а зарплату платить вовремя никак… – Он вытер кулаком нос, раздосадовано махнул рукой и принялся прилаживать дверь.

Алевтина потопталась у салона, пожалев, что нельзя посмотреть колечки с сережками, и побрела на работу. Завтракать дома она избегала, по утрам Варвара Степановна обыкновенно пребывала в особенно дурном настроении.

Бурчание квартирной хозяйки угнетало бедную сироту. Она изо всех сил старалась быть полезной, но своим рвением в хозяйственных делах только вызвала недовольство служанки, которая начала опасаться за свое место.

Алевтина осмелилась немного пожаловаться Софье, когда та в очередной раз навестила мать.

– Вздор все эти ваши страдания! – ответила Желябова в своей обычной резкой манере. – Матушка столько денег отнесла пьяным мошенникам на паперть, пусть теперь делает настоящее доброе дело, кормит обездоленных. Впрочем… – она задумалась. – Вы же читаете с матушкой «Ведомости»?

Девушка робко кивнула.

– И вас не убивает это… это наше пресмыкание перед Западом?

– Ну да… еще один английский клуб открыли, – вспомнила Алевтина недавнее объявление, – и французскую пекарню еще… – тут у нее пронеслась здравая мысль, что надо сходить туда, поискать Пьера.

На Софью эта простая речь возымела неожиданное действие. Бледные щеки ее вспыхнули румянцем, и она бросилась жать руку своей протеже:

– А вы хорошая! Честное слово! И вы знаете что? Вам нужно непременно посетить наше собрание. Сегодня же! Я напишу вам адрес. Только прошу, не сказывайте моей матери, что я вас позвала.

…В ранних сумерках, нервно ощупывая в кармане юбки клочок бумаги с адресом, Алевтина шла к Кузнечному переулку. Дом выходил одной стороной на Владимирский собор. Когда она взялась за дверную ручку парадного, начал бить колокол, и в небо с криком взмыла воронья стая. Девушка вздрогнула, но заставила себя войти.

Дверь на втором этаже открылась, едва она протянула руку, чтобы постучать. Молодой человек в очках справился, как ее зовут, и тут же повел в комнату, где тихо гудели голоса. Алевтина удивилась, что не пахнет табаком, как на студенческой сходке, куда она недавно попала в поисках возлюбленного. Но еще больше ее удивил внешний вид собравшихся. Мужчины обросшие, в холщовых одеждах, женщины – в платках, подколотых булавками под подбородком. И ни одного франта или модницы, которых полон Петербург. Так выглядели калики перехожие, странные люди, которые иногда в конце лета появлялись в алевтинином родном селе.

Девушка протиснулась на свободное место в уголке на дощатой скамье, и тут же, стуча башмаками, вошла Желябова и резко бросила сидевшему во главе стола:

– Приступаем!

– Помолиться нужно сначала, Софья Львовна, – поправил ее юноша в очках.

Какой-то лысеющий мужичонка в косоворотке встал, за ним все остальные. Нестройным хором прочитали «Отче наш». Алевтина заметила, что руки складывают как-то необычно и крестятся двумя перстами вместо трех.

Потом, грохоча лавками, уселись обратно, и Софья начала речь:

– Мы все обливаемся слезами, видя сокрушительное поражение России в войне с турками. Мы не только оставили без помощи братьев наших болгар и греков, но вынуждены платить унизительную контрибуцию. Но разве доблесть наша ушла в прошлое? Нет! Всему виной враги, разодравшие нашу бедную родину на пятнадцать держав и сделавшие царя чиновником! Что это за император, который заперт в своей империи без права ее покинуть? Насмешка над божественной властью!

Алевтина слышала где-то про контрибуцию, но не задумывалась, насколько это плохо. А Желябова продолжала, все больше распаляясь:

– Как солдатам проявить эту доблесть, когда нет больше ни единства, ни помазанника Божьего? Когда законы месяцами не могут принять, а примут – так еще хуже станет.