Олег Дивов - Поворот рек истории

– Уди-ви-тельный вздор… – прошептала Желябова.

Оратор продолжал вещать о том, что бывший император и вся его семья – преступники, а теперь начинается эпоха милосердия. И первым добрым делом станет избавление от смерти этих двух невинных женщин. Алевтина поняла, к кому относятся эти слова, только когда жандармы подошли к ним с Софьей, сняли наручники и велели идти по домам.

Они пошли, проталкиваясь сквозь толпу. Повсюду люди передавали друг другу листовки с портретом новой императрицы, обсуждали, удивлялись.

И тут раздались выстрелы. Императрица Ольга схватилась за грудь и упала с лошади. Откуда-то вылетели еще всадники в мундирах и поскакали прямо на людей, прорываясь к помосту. Софья остановилась, вглядываясь, вдруг страшно закашлялась и сплюнула кровью.

– Софья Львовна, вам нехорошо, пойдемте, – Алевтина взяла ее абсолютно ледяную руку и повела в сторону Подьяческих улиц.

– Нет, нет! – запротестовала Желябова. – Матушка не должна видеть меня такой.

Алевтине безумно хотелось обнять Грегуара, но она послушно повела Софью на Кузнечный. Зайдя в квартиру, Желябова повалилась на кровать и попросила принести все одеяла, какие есть. Ее трясло. Не найдя одеял, Алевтина рискнула зайти к квартирной хозяйке.

– Вернулись? – обрадовалась старуха. – А Андрея Ивановича, наверное, уже после коронации отпустят. Его недавно забрали.

– Его-то за что? – простонала Софья.

– Ну вы ж тут все вместе… собирались. Я уж отказать вам хотела, да не успела, вишь как оно все повернулось. А последние дни и газеты читать боюсь – каждый день ужасы. То император ушибся и умер, то наследника похитили, а то вообще выяснилось, что вся их семья – предатели.

Что-то бахнуло вдалеке так сильно, что зазвенели стекла. Потом еще раз и еще.

– Потешные огни, наверное, – сказала хозяйка, – императрица Ольга сегодня ж коронуется.

– Какие огни, это корабельные орудия с Невы, – слабым голосом произнесла Софья. – Боюсь, война все-таки началась.

– Батюшки-светы! – всплеснула руками старуха, – за что же нам такое?

Алевтина попросила ее:

– Приглядите, пожалуйста, за Софьей Львовной. Мне очень нужно сына увидеть.

Она бежала по Невскому, который менялся от дома к дому. То безлюдье, то вдруг кричащая толпа выбегала из какого-нибудь переулка. Еще пару раз стреляла корабельная пушка. Недалеко от Средней Подьяческой Алевтина услышала глухие равномерные удары. Два мужика с топорами крушили дверь лавки того самого ростовщика. Из-за двери слышались возмущенные вопли. Подъехали казаки и начали с интересом наблюдать за происходящим. Девушка прибавила ходу, и вот он – знакомый двор! Трезор увидел хозяйку и заплясал на цепи, повизгивая от счастья.

…В доме Варвары Степановны ничего не изменилось. Все так же лежали на диване разноцветные клубки, все так же лениво взирал на них Котофей Патрикеич. Госпожа Перовская всплеснула руками:

– Алечка, вас выпустили? А Сонечка?..

– Она у себя. А как Грегуар?

– Гришенька? Да спит уже, наверное. Но ты сходи, сходи к нему.

Он лежал в кроватке, шепча что-то игрушечному медведю. Заметил, ее, замолчал, внимательно всматриваясь.

– Я же тебе говорил, к нам скоро мама придет, – серьезно и важно объяснил он своему плюшевому другу. – Мама, спасибо тебе, ты такого хорошего медведя подарила, но… но все-таки…

– Что «все-таки»? – спросила она, улыбаясь.

– Ты все-таки лучше медведя, вот что.

Она присела на краешек кроватки и почувствовала, что вся обида на Пьера куда-то делась. Надо же: из-за какой-то глупости она чуть было не оставила своего малыша одного. Показалось даже, что батюшка и царь Александр грозят ей пальцем с неба, но не сердито, а так, для порядку.

Шел август 1893 года. На Сенной площади надрывался мальчонка-газетчик:

– Спешите узнать! Народ поднимает землю, данную императором! Бродяжничество, наконец, искоренено! Свежие новости! Русская армия взяла реванш на Босфоре! Русские идут войной на Японию! Столица теперь Москва, там строят храм святых покровителей Руси!

Варвара Степановна, повиснув на Алевтининой руке, подслеповато щурилась и прислушивалась:

– Эх, не дожила Сонечка! Она бы порадовалась этим переменам.

– Может быть, – уклончиво ответила Алевтина, – как теперь узнать…

– И как с отцом ее мы помирились, жаль, не увидела, – продолжала горевать Варвара Степановна.

– Не переживайте, она все видит с небес.

Алевтина бережно вела матушку Софьи домой. Ей не хотелось расстраивать старушку. За эти годы она полюбила ее, как родную мать.

Варвара Степановна ничего не знала о страшном разочаровании своей дочери. Лев Николаевич Перовский, ее отец, был одним из тайных вдохновителей партии, приведшей на трон князя Щербатова. Софья даже считала, что именно он организовал кровавую резню с убийством несчастной, так и не коронованной Ольги Второй. Ей досталась незавидная роль – подготовить своей смертью восшествие на престол императора Василия.

Алевтина так и не научилась разбираться в политике, но ей хватило ума понять, что власть пришла вовсе не та, о какой мечтала Софья. Как говорила сама Желябова, «не крестьяне получили землю, а земля получила крестьян».

Во всех городах нелегальных рабочих разыскивали и отправляли пахать целину. По бумагам они оставались свободными людьми, но на деле не могли сменить занятие, а царские чиновники время от времени перебрасывали их из края в край. Всеобщей стала воинская повинность, а попытки уклонения карались смертью. Но больше всего огорчал Софью вопрос веры. Вроде бы победили раскольники, но не те. Когда она узнала, что в Казанском соборе освятили икону Перуна, то разрыдалась, целый час ее не могли утешить. А ведь раньше всем казалось, что она вообще не умеет плакать.

И когда их с Алевтиной назвали героями и назначили солидное содержание, она возмутилась и, вероятно, наделала бы скандалу, если б смогла встать и дойти хоть куда-нибудь.

А Андрей Иванович… возможно, он просто устал быть хорошим мужем. Он и ходил за лекарствами, и звал докторов, но все же избегал сидеть у постели умирающей жены. А когда ее не стало, на другой же день сделал предложение Алевтине. Та отказалась наотрез и не сказала об этом ни одной живой душе.

Делали ей предложения и другие, даже один солидный граф-вдовец. Она отказывала всем, самозабвенно занимаясь здоровьем Варвары Степановны и образованием сына Григория. Звать его на французский манер было теперь запрещено законом. Как и учить французскому языку. Но он увлекся медициной, которая нужна при любой власти, и Алевтина радовалась этому.

Когда Григорию Задонскому исполнилось восемнадцать, он сильно изменился. Стал постоянно пропадать где-то, а на вопросы все больше отмалчивался. «Влюбился», – говорила Варвара Степановна мечтательно. Алевтина молча вздыхала.