Сергей Кротов - Чаганов: Москва-37 [СИ]

– И в мыслях не было уходить… – легко поворачиваюсь на каблуках. – а насчёт подарка – ваша правда, не успел подготовить.

– А ты спой тогда, – поднимает лицо от тарелки Фриновский. – как пионэ-эры.

– Или спляши! – Начинают изощряться мои сослуживцы.

«Как их всех Оля просчитала, даже страшно становится».

Так прямо и сказала: «Будут попытки поиздеваться над тобой, типа: почему без подарка и тэдэ».

– А фокус подойдёт? – С улыбкой обвожу взглядом собравшихся.

– Давай! – Ежов, а за ним и другие, переносит свой стул от стола и запрыгивает на него.

Гостиная быстро превращается в зрительный зал. Накладываю руки себе на голову и на минуту замираю: усилить возможности своих органов чувств сейчас будет совсем не лишне. Самые нетерпеливые зрители начинают проявлять признаки нетерпения: подсмеиваться («факир был пьян…»), сморкаться и покашливать. Достаю из нагрудного кармана пиджака Косарева авторучку.

– Сейчас я выйду из комнаты, а вы спрячете её – «Паркер», зажатый в ладони взлетает над моей головой. – моя задача найти её. Согласны?

– Согласны! – Раздаётся многоголосый хор голосов. – Только пусть и Косарев выходит, а то знаем мы вас.

– Не возражаю! – зажимаю уши и выбегаю из зала.

«Сейчас голова расколется, как киловаттные колонки врубились на кухне».

– Шапира, проследи за ними! – Несётся нам вслед.

Напрягаю слух.

«Нет, с первого этажа услышать что происходит в гостиной невозможно».

– Готово! – Кричит кто-то сверху.

Наша троица возвращается обратно в притихшую комнату.

«Ясно, договорились молчать».

Убираю руки от ушей и медленно двигаюсь вдоль первого ряда партера, ненадолго останавливаясь перед каждым подозреваемым. Начинаю от стены с картинами: голова повёрнута направо, подбородок упирается в ключицу, взгляд пронзительный.

«С обонянием я, конечно, погорячился… Вынюхать чернила в облаках сивушных масел – решительно невозможно. Другое дело – слух. Кто-то из оставшихся у меня за спиной, тихо выдыхает и чем-то едва слышно шуршит. Кто там? Курский, Заковский, Фриновский и Ежов».

Поворачиваюсь и иду в обратную сторону и равняюсь с Заковским: с его виска срывается капелька пота и бежит по толстой щеке к тому месту где у других бывает шея. Он лезет в карман, достаёт носовой платок, не решается вытереть щёку и нарочито улыбается. Расфокусирую свой взгляд и вижу как Новак, сидящий в третьем ряду, подтверждающе закрывает глаза.

«Попался, голубчик».

Снова хватаюсь за голову, не осталось никаких моих факирских сил терпеть этот многократно усиленный в мозгу «аромат». Вынужденно беру технический тайм-аут. Ежов и соратники с едва сдерживаемым злорадством смотрят на меня: «Ну, давай, давай»…

«Стоп! А чему они радуются?… Уж точно не за меня. Как то всё очень уж гладко получается… и потом это подозрительное шуршание за спиной… Предположим, что первоначально ручка находилась у Заковского. Мог он её передать кому-нибудь из соседей?… Определённо мог. Егор Кузмич со своего третьего ряда момент передачи скорее всего не заметил бы, да и шум был очень коротким.

Тогда ручка сейчас находится у соседей Заковского либо у Фриновского, либо у Курского или осталась у него самого… Фифти-фифти и ещё фифти».

– Сейчас на счёт «три» ручка окажется в кармане Косырева! – Отступаю к двери, картинно задираю голову к потолку. – Раз!.. Два!.. Два с половиной! (Правая рука Фриновского слегка дёрнулась, ощупывая карман) Три!

– Нет ничего. – Разводит руками комсомольский комсомольский лидер под дружный смех публики.

– К сожалению фокус не удался… – Сокрушённо опускаю голову. – ручка осталась в правом кармане Михаила Петровича Фриновского.

Под присмотром десятков глаз он виновато достаёт «Паркер».

– Заковский! – Чуть не взвыл с досады Ежов. – Ты нас продал! Платок носовой он вынул, это знак был!

– Товарищ Ежов! – Затрясся всем телом глава ленинградского НКВД. – Не было такого.

– А-а-а! Врёшь! – Вдруг закричал нарком, безумным взглядом обводя комнату. – Так вы сговорились с Чагановым. Заранее!

– Николай Иванович! Вот те крест! – Испугавшись своего жеста, «Паулс» оглядывается по сторонам.

«Хм, по католически крестится: ладошкой слева направо, а вообще – неожиданный поворот».

– И этот человек возглавляет… – Щурится Ежов.

– А вдруг товарищ Чаганов действительно может мысли читать? – Из угла доносится голос невысокого грузного лысоватого мужчины лет сорока с петлицами комиссара госбезопасности 2-го ранга, весь вечер молча просидевшего за столом, изредка сморщившись пригубливая свою рюмку. – Как Гарри Гудини или Вольф Мессинг.

Абрам Слуцкий, это был он, лишь недавно вернулся на свою должность начальника Иностранного Отдела после ссылки Шпигельгласа на Дальний Восток и выглядел здесь, среди сотрудников сильно обновившегося центрального аппарата, «белой вороной».

«Что мысли, я будущее могу предсказывать»…

Часть собравшихся восприняла слова начальника ИНО на полном серьёзе: поёжилась как от холода и опустила глаза, другая – обратила свои взоры на начальство – какие будут указания.

«Показал, называется, фокус… того и гляди, и те и другие кинутся толпой да удавят в углу. Что делать? Не сдавать же Кузмича».

Внизу хлопнула входная дверь и сквозняк, пронизавший здание, прихлопнул полуоткрытую стеклянную дверцу посудного шкафа-горки.

«Хорошая идея».

– Настоящие фокусники никогда своих секретов не выдают, но чтобы не поехать отсюда в камеру на допрос (никто даже не улыбнулся), докладываю: фокус называется «на воре шапка горит». Смотрел кто дёрнется на счёт три…

«Выдохнули, задвигались».

– Ну и что увидел? – Спросил кто-то.

– Неа, заметил в стеклянную дверь шкафа как Михаил Петрович ручку перепрятывет.

Зал грохнул от смеха.

«Поверили».

Москва, Центральный Аэродром,

1 мая 1937 года, 09:45

Опускаю взгляд на часы.

«Точно по графику».

Сижу у бокового окна в полукруглом салоне на носу самого большого в мире воздушного корабля «Максим Горький». За небольшим столиком у переднего окна над исчерченной цветными карандашами картой склонились две белозубые девушки в авиационных шлемах – штурмана, с трудом сохраняющие деловой вид и то и дело стреляющие смешливыми глазами в мою сторону.

«А почему двое штурманов на борту? Командир агитационной эскадрилии Михаил Кольцов еще не определился с выбором? Да, но и откидных штурманских столиков тоже два. Запишем в загадки»…

По другую руку от прохода на такому же как у всех никелированному креслу подходит граф Алексей Николаевич Толстой, при встрече на лётном поле вспомнил нашу случайную встречу два года назад и тепло поздоровался со мной, удостостоив стоящего рядом Кольцова лишь холодным кивком. Представил свою спутницу Надежду Алексеевну Пешкову, бывшую невестку Максима Горького, элегантную даму лет тридцати пяти, с большими живыми близко посаженными карими глазами, пухлыми щеками и крупным носом, дающими все вместе на удивление миловидное лицо. Вскоре выяснилась и причина столь прохладной встречи двух выдающихся деятелей культуры: Кольцов отказал классику в месте в носовом салоне, точнее навигационной рубке, за которое развернулась нешуточная борьба. Но лучший журналист страны недооценил изворотливости графа, тот через «Тимошу» (такое прозвище дал Пешковой Горький), родственницу героя Советского Союза Михаила Громова, который сегодня пилотирует МГ на Первомайском Параде, добился своего и сейчас вместе со своей дамой устраивается у противоположного бокового окна.