Александр Михайловский - В дни Бородина [СИ]

Естественно, я говорила, что мне интересно слушать ее – то есть чистую правду.

И наконец она выговорилась – по крайней мере, на этот раз. Закончила она следующими словами:

– Анна Сергеевна… – тихо произнесла она, и в глазах ее зажегся какой-то особенный, вдохновенный свет. – Если описывать мои чувства в общих чертах, то я испытываю растерянность, будто у меня почва ушла из-под ног. Но и одновременно мне кажется, словно у меня вот-вот вырастут крылья… Или они уже есть, но вроде как связаны… Удивительно… – Она развела руками и огляделась, после чего теплая улыбка озарила ее бледное лицо, – мне и вправду полегчало. Все кажется мне теперь не таким мрачным и безнадежным, и себе самой я тоже кажусь сильной и способной на многое… И люди кажутся другими… И сам этот мир… Такое непривычное ощущение…

Она подняла глаза вверх и потом взглянула на меня. Благодарность сквозила в ее взгляде и радостное удивление. Я только хотела пояснить, что в общем-то я тут и ни при чем, просто, высказав свои беспокойства, она смогла их отчасти преодолеть; но она заговорила вновь:

– Спасибо вам. Вы побудили меня высказаться. И если я пока не могу утверждать, что груз упал с моей души, то смею вас заверить, что он стал не в пример легче, чем прежде.

– Знаете что, Надежда, – сказала я, – теперь, когда вы могли убедиться, что наше с вами общение идет вам на пользу, позвольте мне провести с вами одну процедуру… Собственно, она в вашем случае не так уж и обязательна, просто она поможет ускорить процесс вашего, так сказать, выздоровления… При этом главная цель для меня – научить вас воспринимать себя и свое тело с любовью. – Говоря это, я внимательно наблюдала за Надеждой, по лицу которой становилось ясно, что она готова одобрить любую мою инициативу. – Вы – первая, кому я заранее объясню принцип предстоящего сеанса. Он основан на прямом вмешательстве в ваше подсознание, где как раз и живут все ваши страхи, обиды и затаенные желания. Там я встречусь с вашим Вторым Я – то есть внутренним, настоящим Я, которого никто не может увидеть при обычных обстоятельствах. Видите ли, человеческое сознание всегда создает некоторый барьер, пробиться через который достаточно трудно, а в некоторых случаях и невозможно. И чаще всего я вмешиваюсь в подсознание, не ставя об этом пациента в известность заранее, так как в большинстве случаев вмешательство требуется экстренное. Но с вами – другой случай. У нас с вами сложились доверительные отношения, и потому я считаю своим долгом просить у вас позволения скорректировать вашу психоэмоциональную программу напрямую… Уверяю вас, никаких неприятных ощущений у вас после этой процедуры не останется.

Она некоторое время думала, свесив голову набок и потирая подбородок. Я заметила, что она уже и не вспоминает о куреве… Наконец она осведомилась:

– Скажите, а что я буду чувствовать при этой… ээ… как вы сказали, процедуре?

– Все будет происходить с вами как будто во сне, – объяснила я. – Однако, «проснувшись», вы не будете помнить того, что было с вами. Уж так устроено подсознание… Но при этом вы сразу почувствуете, как изменился ваш эмоциональный фон и как много ненужного груза сбросила с себя ваша личность. Не бойтесь, Надежда. – Я ободряюще улыбнулась. – Я – ваш друг, и мне вы можете полностью доверять. Кроме того, я вас очень уважаю, и постараюсь приложить все усилия к тому, чтобы вы стали как раз таким человеком. Каким задумал вас Бог…

– Ну хорошо! – решительно встряхнула Надежда своими короткими кудрями. – Я согласна! Приступайте, Анна Сергеевна.

– Расслабьтесь… – произнесла я монотонным, «гипнотическим» голосом, – смотрите мне в глаза…

Вход в ее подсознание открылся мне практически сразу. Лишь долю секунды заняло прохождение черного тоннеля с проносящимися серебристыми искрами – и вот я уже там…

Средоточие Надежды Дуровой оказалось похоже на палату для буйных в средневековом Бедламе. Маленькое темное помещение без двери, с маленьким окошком под самым потолком, стены которого обиты мягким материалом. Стучи не стучи, кричи не кричи, никуда не достучишься и не докричишься. Эго Надежды, как я и предполагала, имело вид заплаканной девочки, одетой в пышное белое платье, длинные рукава которого были связаны за спиной, превращая красивый бальный наряд в смирительную рубашку.

«Ах, ты, какая пакость!» – сказала я себе и ногтями и зубами принялась распутывать хитрый узел. Именно из этой затхлой темноты и неволи Надежда Дурова и рвалась наружу всей душой. Тут не только мужиком, крокодилом стать захочешь. Узел поддавался моим усилиям плохо, ногти обламывались, а зубы просто соскальзывали с плотной и гладкой ткани. Вот тут я, возможно, в первый раз за все время, пожалела, что не ношу с собой на поясе ничего режуще-колющего – рыцарского кинжала там или ножевидного штыка к супермосину, который с легкостью разрезал бы мерзкую ткань. Такими украшениями обзавелись все, кроме меня, даже скромница Яна носила на пояске оправленные в серебро ножны с бритвенно острым ножом – просто так, «на всякий случай». Яна говорила, что на этом настоял Ув, а она, как будущая жена, обязана слушаться своего будущего мужа. Прежде я считала, что все это тлетворное влияние окружающих нас мужиков, в первую очередь Сергея Сергеевича, который без своего волшебного меча и атомной базуки и из дому-то не выйдет, и что это самое «всякий случай» никогда не наступит. И вот – какое жестокое разочарование… Случай наступил, а ножа у меня нет.

– Анна Сергеевна, Анна Сергеевна, – услышала я звенящий от волнения голов Яны, почему-то вместе со мной оказавшейся в средоточии Надежды Дуровой, – я принесла вам нож, возьмите, пожалуйста!

Обернувшись, я увидела Яну в ее обычном белом платье, с распущенными по плечам светлыми волосами, поверх которых лежал так подходящий к ее глазам венок из васильков. Взяв из ее руки нож, я двумя взмахами острейшего лезвия располосовала упрямую ткань, после чего, не глядя, отбросила неразвязываемый узел куда-то в сторону. По-моему, он исчез, даже не долетая до пола. Но главное заключалось в том, что руки у Надежды оказались освобождены, и она взмахнула ими как птица крыльями.

– Я свободна, свободна, свободна, – воскликнуло Эго Надежды Дуровой, кружась в воображаемом вальсе, – спасибо вам, Анна Сергеевна! – и уже значительно тише спросила: – Это был ангел, да?

Я оглянулась. Яны рядом со мной уже не было, и ее нож тоже пропал из моих рук. Они ушли, как только в них исчезла надобность, и теперь встретиться со своей воспитанницей я смогу только в реальном мире.

– Да, Надежда, – ответила я, – в какой-то мере это был ангел, а в какой-то мере обыкновенная живая сострадающая человеческая душа, всегда готовая прийти на помощь страдающему ближнему. Яна у нас такая. Она моя лучшая ученица, и я ей горжусь.