Александр Михайловский - В дни Бородина [СИ]

– Месье Сергий, – угрюмо спросил Бонапарт, – если вы предлагаете нам померяться силами с британским флотом, то должен вам сообщить, что это мы уже пробовали и были разбиты…

– Значит, плохо пробовали, – ответил я. – Вот старики римляне, являясь сугубо сухопутной державой, схлестнувшись с карфагенской талассократией, поначалу тоже терпели на море одни поражения. Но потом они, упрямцы такие, примерились, поднабрались опыта и разнесли этот Карфаген к чертям собачьим в пух и прах… Воевать с Британией на море очень даже можно, особенно если иметь определенную решимость и готовность использовать для победы любые методы. Тут главное – настойчивость и упрямство… Затоптать все возможные очаги сопротивления в тылу, наладить дружеские отношения с Россией, и все силы вложить в строительство флота, который смог бы преодолеть Ламанш и высадить десант на британском берегу. Последнее усилие. Все для фронта, все для победы.

Бонапарт посмотрел на меня и вздохнул.

– И все же, месье Сергий, – сказал он, – я сомневаюсь, что задуманное вами удастся осуществить. Причем сомневаюсь не только в том, что у нас получится победить британцев на море. Возможно, вы правы и при надлежащем упрямстве с это вполне возможно. Сомневаюсь я и в том, что даже с вашей помощью удастся договориться о надежном мире с Россией. Ибо те, с кем можно договариваться и кто честно держит слово, ничего не решают, а тот, кто решает – с тем договариваться бессмысленно, потому, что он не держит своего слова. Конечно, лучше быть императором Франции, чем вашим пленником, но все же, как человек чести, я не хотел бы давать вам невыполнимых обещаний, потому что я ввязываюсь в бой только в том случае, если уверен, что имею шанс в нем победить…

– А вы, Михаил Илларионович, что, скажете? – спросил я, повернувшись к Кутузову.

Старый лис Севера посмотрел на меня своим одним глазом и угрюмо проворчал:

– А что я вам, Сергей Сергеевич, могу сказать? Вот если вдруг государь-император Александр Павлович сам по доброй воле решит отречься от престола, оставив его младшему брату – в таком случае я, конечно, соглашусь быть и Наставником, и Великим канцлером, и всем кем захотите. Но это только если по доброй воле и без всякого насилия. А в остальных случаях я пас. Это вы как самовластный государь можете тут рассуждать с Бонапартием о том, плохой Александр Павлович царь или хороший, а я не могу, ибо это есть измена, мятеж и потрясение основ. Вы уж извините старика, если что, но я тут пас…

– Хорошо, господа, – сказал я, – я вас понял и мы продолжим этот разговор позже, когда прояснятся смущающие вас обстоятельства. Как я понимаю, после битвы вы, Михайло Илларионович, отослали в столицу гонца с донесением?

– Отослал, – кивнул Кутузов, – и сейчас он как раз должен подъезжать к Петербургу. Ответ государя с указаниями по поводу дальнейших действий в кампании поступит дней через пять… или поболее, если Александр Павлович не найдет сразу что ответить, уж больно необычные обстоятельства вы тут учинили. Распишут ему все в цветах и красках, а он человек такой, мнительный.

– Ну, вот и отлично, – сказал я, – значит, мы снова встретимся после того, как гонец привезет вам ответ. Хотя я не исключаю, что царь Александр лично явится в лагерь вашей армии, чтобы посмотреть на такую диковинку, как явившийся неизвестно откуда Артанский князь, и провести с ним переговоры.

– Да, – подтвердил Кутузов, – может быть и так, как вы говорите. Как смолкает гром пушек, государь-император Александр Павлович тут как тут. В таком случае вам самолично придется вести с ним переговоры, а вот о чем, это уже вам решать. Но только тогда это случится – недели через две или поболее… С курьерской скоростью на перекладных императоры не ездят.

– Тогда быть посему, – сказал я, вставая. – Александра Павловича я возьму на себя, а потом мы все втроем снова поговорим по поводу вновь открывшихся обстоятельств.

Четыреста шестьдесят седьмой день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский.

В эту ночь мне опять снилась всякая чушь, как в тот первый раз, перед тем как я стал Богом Войны. В моей голове опять был митинг за все хорошее против всего плохого, и расшалившиеся мысли грозили то ли шведам, то ли Князю Тьмы, то ли коллективной «англичанке», которая только и делает что гадит. К тому же одни из этих мыслей были на русском, хотя и несколько архаичном, языке, другие же изъяснялись на чистой французской мове… И уже просыпаясь, я догадался, что происходит. Это же Мобилизация, то есть Призыв. Доигрался… Это до находящихся у меня в Тридесятом царстве русских и французских солдат и офицеров наконец дошел трубный глас, возвещающий им благую весть, что поблизости находится настоящий великий полководец, который поведет их в походы, прославит их имена и прочая, прочая, прочая.

А русских солдат вдобавок обуревало желание сплотиться вокруг меня, выставив штыки по фронту, потому что они видят во мне защитника земли русской, от самого своего возникновения находившейся в конце фронтов. Казалось, только вчера мы отражали безумное аварское нашествие на земли антов, скакали в степи кони, жарким пламенем горели мирные веси поселян. И, самое главное, под ярким солнцем, на фоне клубов дыма, трепетало наше священное алое знамя, под которое потом волей или неволей вставали славяне, булгары и даже заносчивые и гордые офицеры византийского флота, опускаясь на одно колено, приносили присягу на Верность. С тех пор прошло больше тысячи лет, а кони по-прежнему скачут и селения по-прежнему горят… Так было, так есть и так будет.

Всегда будут существовать орды захватчиков, желающие себе наших богатств, наших женщин, наших пашен и нефтяных месторождений, и всегда будут защитники земли русской, которые встают на их пути. А защитникам нужен вождь, этакий коллективный Суворов, Кутузов, Скобелев, Буденный или Жуков, чтобы повести их за собой на врага… Кстати, я приказал без скидок на чины повесить всех французских солдат и офицеров, которые принимали участие в разграблении и поджоге Колоцкого монастыря. Так они теперь там и висят в назидание остальным, кто еще, может быть, сумел ускользнуть от наших нежных объятий. Война теперь пошла по-другому, и поджигателей, насильников, грабителей и мародеров на ней будут вешать неукоснительно. Это моя земля и мой народ; и любого, кто их обидит, ждет справедливое возмездие.

Но отвлечемся от абстрактного. Поняв, что меня ждет нечто, сравнимое только с моим первым днем в божественной должности, я быстренько умылся, оделся по форме и, затянув портупею с мечом и пистолетом, вышел на крыльцо Башни Силы. Знаменная группа во главе с Агнией тут как тут, священный алый шелк освящает своим сиянием волнующееся море голов. Следом за мной на крыльцо выходит Елизавета Дмитриевна, одетая не в пышный наряд знатной дамы, а в свою штурм-капитанскую форму, а уже следом за ней – рослая кормилица и в то же время нянька несет на руках его полугодовалое высочество Сергея Сергеевича Младшего. Только я знаю, сколько волевых усилий моя супруга приложила к тому, чтобы после беременности и родов войти в свои прежние берега, но зато теперь видно, что это ей вполне удалось. При нашем появлении площадь разражается торжествующими приветственными воплями, будто к толпе фанатов вышла долгожданная поп-звезда.