Александр Михайловский - В дни Бородина [СИ]

Сначала, после первого беглого взгляда, мне показалось, что я до трусов раздел и Бонапарта и Александра, но сейчас вижу, что дело совсем не так плохо. Во-первых – из Старой и Молодой гвардии ко мне перешли только самые лучшие, идеалисты, которые еще несли в своих сердцах идеалы свободы, равенства и братства. Элита элит (впрочем, уже не нужная Франции, за исключением судьбы пушечного мяса), они кричали мне «Вива ле Имперор!», имея в виду идеал справедливого социального устройства, который я тоже несу вместе с собой в мир. Их так мало, что от их ухода армия Бонапарта совсем не ослабеет. Во-вторых – они и так бы погибли в ближайших боях, и беру я их к себе если не с радостью, то с чувством глубокого морального удовлетворения.

С русскими солдатами и офицерами значительно сложнее. Почти вся площадь Фонтана заполнена людьми в зеленых мундирах и больничных халатах. Они молча стоят под палящим солнцем и ждут моего слова. Сколько их тут – двадцать тысяч, тридцать, сорок, или все, кто попал сюда на излечение? В любом случае, столько народу одновременно в Единство прежде не вступало. Имею ли я право принять их службу, разорвав тем самых отношения этих людей с существующей в 1812 году Российской империей и правящим императором Александром Павловичем? Думаю, что имею. Во-первых – потому что так хощет Бог, который поручил мне работу врачевать язвы этого мира. И это желание, будучи высказанным, не нуждается в объяснениях. Во-вторых – большинство из тех, кто стоит на этой площади, без волшебной живой воды и магических услуг Лилии загнулись бы так же верно, как умирает курица, у которой отрезали голову. А в-третьих – это моя плата за помощь в трудной ситуации, за не разграбленный Кремль и не сожженную Москву. Тем более что эти люди пришли ко мне добровольно, пожелав присоединиться в дальнейшем походе по мирам. Некоторые, включая женатых офицеров, готовы взять с собой семей и свой скарб, другие в самом прямом смысле готовы отряхнуть прах этого мира со своих ног. Как там писал поэт: «Он хату оставил, ушел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать».

Идеалисты, млять! Но, быть может, декабризм в этом мире зачахнет на корню, потому что самые безбашенные ушли с Артанским князем в другие миры? И не будет картечных залпов на Сенатской пощади, и генерал Милорадович, герой этой битвы, не падет, получив пистолетную пулю в спину. Помнится, для него было очень важно, что в него стрелял не простой русский мужик из солдатского ружья, а офицер из пистоля. Останься он жив, не было бы такого, что раненых картечью солдат из мятежных полков полицейские крючьями сволакивали на невский лед и топили в прорубях. Это офицеры подлежали суду и, быть может, виселице, а с серой солдатской скотинкой и вовсе никто не считался. Впрочем, если бы победила противная сторона, все было бы точно так же. Не ради народа затевался тот переворот, а ради военных авантюр военных-аристократов и прибылей нарождающейся буржуазии. Не плачьте по Пестелю и Рылееву, они не только разбудили Герцена (кому мешало, что человек спал?), но и напугали всходящего на трон императора Николая, который, посмотрев на танцы умников с бубнами на Невском льду, решил, что «умные нам не надобны, надобны верные».

Ну да и пес с ними, с декабристами, без них в том мире 1812 года будет спокойнее; а тут я вытаскиваю из ножен свой меч и вздымаю его вверх, навстречу солнцу – и клинок загорается ровным бело-голубым светом.

– Знайте, – торжественно произношу я клятву, адаптированную под почти чисто русский контингент новобранцев, – что я – это вы, а вы – это я, и я клянусь убить любого, кто скажет, что вы все вместе и по отдельности не равны мне, а я не равен вам. Я клянусь убить любого, кто попробует причинить вам даже малейшее зло, потому что вы – это я, а я – это вы, и вместе мы сила, а по отдельности мы ничто. На этом священном знамени, омытом в крови героев, я клянусь в верности вам и спрашиваю – готовы ли вы поклясться в ответ своей верностью мне и нашему общему делу защиты России от любого врага, кем бы он ни был?

По мере того как я говорил, меч наливается таким ярким сиянием, что на него уже больно было смотреть. Договорив клятву, я левой рукой взял край знамени 119-го стрелкового полка и приложился губами к теплому алому шелку. Одним словом, все как в тот день, когда наше единство только создавалось и мы с будущими бойцыцами будущего кавалерийского корпуса приносили друг другу встречные клятвы.

– Клянемся, клянемся, клянемся!, – так же, как и тогда троекратно выдохнула площадь, и меч, вспыхнувший как фотовспышка, а также гром в небесах подтвердили, что наша взаимная клятва подтверждена и зафиксирована в небесной канцелярии. А еще это значило, что численность моей армии почти удвоилась, и теперь передо мной встают новые цели и задачи. В первую очередь мне нужно хоть как-то организовать своих новобранцев, ведь без организации они просто толпа, или даже, хуже того, банда. По счастью, среди моих новобранцев не только рядовой состав, отнюдь не только рядовой. С русской стороны ко мне пришли почти все раненые в этом сражении генералы: оба Тучковых, Неверовский, Воронцов и, самое главное, Багратион; а от французов тут у меня Ней и Мюрат, самые именитые, прославленные и отважные маршалы Наполеонуса Бонапартия…

Вон он стоит в сторонке, сложив на груди руки и кусая в волнении губы. Его гвардейцы (пусть далеко не все, а только лучшие из лучших) кричат: «Да здравствует Император!», и этот император – совсем не он. Впрочем, одного из этих двух маршалов, перешедших на мою сторону, я оставлю в этом мире на правах моего уполномоченного, облеченного доверием принимать критически важные решения. Мне кажется, что лучше на эту роль подойдет Ней, ибо Мюрат морально неустойчив и обычно колеблется вместе с внешними обстоятельствами. Но сначала надо решить с русскими, потому что они мне родные и их тут большинство…

Тяну за невидимые ниточки, и из толпы ко мне начинают проталкиваться люди… В первых рядах – Багратион, братья Тучковы, Воронцов, Неверовский, герои кровавого рубилова за Багратионовы флеши, почти все оставшиеся в живых благодаря моему вмешательству в ход событий. Но сейчас не время разводить лишние политесы.

– Петр Иванович, принимайте армию, – по-простому говорю я подошедшему Багратиону, кивая на собравшийся на площади народ, – пока это будет запасное соединение, ибо ваши люди не обучены нашим методам войны, а кое-кому надо будет банально долечиться, но все это временно. Неделя на отдых и долечивание, а потом мы с вами начнем настоящие тренировки. А сейчас первая ваша задача – разбить новобранцев на полки и дивизии, поставить на довольствие и разместить. Размещайте людей по возможности в городе, но если не хватит места, то можно и в полевом лагере за его пределами. Мой штаб прямо перед вами. Его начальник – полковник Половцев, мой заместитель по тыловому обеспечению – полковник Тахтаев. По материальному довольствию – это к ним, скажите, я распорядился. Ваши помощники стоят тут же, вы вместе дрались с Бонапартием, вместе будете создавать и новую армию…