Алексей Ракитин - Уральский Монстр

Прошло несколько дней, и 8 августа 1938 г. на допросе у Вершинина внезапно оказался Василий Кузнецов, причём допрос был проведён в присутствии старшего помощника областного прокурора Мокроусова. Повод для допроса появился у помощника начальника угро весьма серьёзный. Внутрикамерная агентура сообщила, что Сергей Баранов после проведения очной ставки вдруг принялся уговаривать своего дружка согласованно отказаться от признательных показаний. Трудно удержаться от того, чтобы не назвать поведение Баранова аморальным: пока он был уверен, что ему лично не грозит обвинение в убийстве, он бодро оговаривал своего друга, не испытывая никаких душевных страданий, но как только убедился в том, что в планах Вершинина ему отводится роль подельника, моментально перепугался и бросился к Кузнецову с призывом вместе искать выход из ситуации. Впрочем, глагол «бросился» в данном контексте всего лишь метафора, бросаться Сергею Баранову было некуда и незачем, поскольку последние две недели он содержался в одной камере с оклеветанным им же Кузнецовым. Переговоры дружков, их брань и драки проходили под неусыпным контролем осведомителей уголовного розыска, которых в переполненной камере явно было несколько.

В ходе допроса Василия спросили о причине, побудившей Баранова изменить показания, и Кузнецов без затей ответил следующее: «Потому что я на очной ставке ему в глаза сказал о его участии в деле убийства девочки.., что он также наносил удары ножом…» Баранов на собственной шкуре узнал, сколь порочен и опасен путь клеветы, ведь ставшего на него всегда можно оклеветать в ответ.

Допрос этот, как думается, преследовал две цели. С одной стороны, Вершинин явно дал понять арестанту, что тот находится под плотной опекой осведомителей и ни один его чих в камере не пройдет незамеченным, а потому в его положении со следователем лучше не играть. Это было неявное запугивание Кузнецова, а может быть, и вполне явное, ведь понятно же, что в протокол попало далеко не всё, сказанное следователем. Вместе с тем, Вершинин устроил это маленькое шоу в расчёте на глаза и уши присутствовавшего в кабинете работника прокуратуры. Тот должен был уяснить, что обвиняемые колеблются, склонны к отказу от признательных показаний и от них можно ожидать разных фокусов. Прокуратуре предстояло в скором времени принять их от уголовного розыска и повести дальнейшее следствие, поэтому было бы очень хорошо, если бы прокурорские работники заблаговременно узнали про выходки подследственных.

Обе задачи лейтенант Вершинин блестяще, как ему казалось, выполнил, после чего получил возможность заняться другими важными делами. Ему следовало подстраховаться на тот случай, если Баранов и Кузнецов всё же решатся официально отказаться от признательных показаний.

После проведённого допроса Кузнецов в сопровождении замначальника угро Вершинина и прокурора по спецделам [3]Мокроусова был доставлен к дому №19 по улице Первомайской, где показал место убийства Герды Грибановой. Такого рода действия, связанные с посещением мест совершения преступлений, в последующие годы получили название «следственного эксперимента», но в конце 1930-х гг. они назывались «выездом на местность», или просто «выводка». В ходе «выводки» обвиняемый должен был продемонстрировать знание значимых деталей инкриминируемого преступления, то есть опознать само место, показать свой маршрут подхода и отхода, а также рассказать в подробностях о своих действиях и действиях потерпевшего во время совершения преступного посягательства. Представители следственных органов должны были убедиться в том, что обвиняемый ориентируется в деталях инкриминируемого ему преступления и осведомлён о таких его обстоятельствах, которые составляют тайну следствия и не могут быть известны никому, кроме сотрудников правоохранительных органов и самого преступника. Результаты «выводки» оформлялись специальным актом. Хотя акт «выводки» Василия Кузнецова на место убийства Герды Грибановой из дела исчез, мы точно знаем, что данное следственное действие проводилось. Участвовал ли в аналогичной «выводке» Сергей Баранов, неизвестно, нигде в материалах следствия нет никакой информации на сей счёт.

В тот же самый день 8 августа помощник начальника уголовного розыска допросил Аркадия Молчанова, молодого человека из компании Василия Кузнецова. Аркаша держал во дворе дома, в котором проживал, голубятню, и согласно имевшимся в деле показаниям именно эту голубятню Кузнецов попытался обворовать вечером 12 июля. То, что Василий пытался похитить имущество друга, весьма выразительно характеризует нравы этой молодёжной компании, но этические вопросы волновали Вершинина менее всего. Он понимал, что попытка хищения молчановских голубей до некоторой степени создаёт Кузнецову алиби, о котором он может рано или поздно вспомнить. Поэтому Вершинину было важно заблаговременно дезавуировать возможные в будущем ссылки арестантов на этот эпизод.

Молчанов дал правильные с точки зрения следствия показания, он заявил, что помнит совершенно точно дату неудачного хищения – это случилось в ночь с 13 на 14 июля, то есть на следующую ночь после убийства Герды Грибановой. И присовокупил для пущей убедительности, что его слова может подтвердить мать.

Отпустив на все четыре стороны Аркашу, который, должно быть, не раз перекрестился, выйдя из кабинета помощника начальника угро, лейтенант Вершинин затребовал к себе другого ценного свидетеля. Таковым оказался Виктор Одношевич, 17-летний молодой человек, проживавший в доме №112 по улице Луначарского, ближайший сосед Василия Кузнецова и Сергея Баранова. Он знал их уже на протяжении 9 лет, но близкой дружбы не водил и членом их компании не являлся.

Согласно заявлению Кузнецова, сделанному после обыска его жилья и голубятни, марлю, спрятанную в потолочном перекрытии, он получил от Одношевича. Поскольку по результатам криминалистической экспертизы стало ясно, что на марле присутствует человеческая кровь, то вопрос о происхождении этой тряпицы стал для следствия весьма актуальным. Поэтому Вершинин и решил поинтересоваться у Одношевича, на самом ли деле тот передавал марлю Кузнецову? Если бы Виктор подтвердил происхождение этой тряпицы, то следующий вопрос наверняка бы касался того, была ли марля запачкана кровью в момент передачи, но до второго вопроса дело не дошло. Одношевич категорически заявил, что никогда не передавал какую-либо марлю Кузнецову, и для убедительности добавил, что в его собственном доме никакой марли нет. Это был правильный с точки зрения лейтенанта Вершинина, ответ, поскольку Одношевич опровергал сказанное Кузнецовым и тем самым уличал его во лжи.