Алексей Ракитин - Уральский Монстр

Не обошёл Брагилевский молчанием и пересуды об исчезновении детей в городе. Тема эта, как уже не раз отмечалось выше, являлась скользкой и опасной – такие разговоры потенциально грозили обвинением в антисоветской агитации и пропаганде, а потому за длинный язык в сталинское время можно было и в ГУЛАГ уехать. Да и не только в сталинское, в любое время советские функционеры относились к критике чрезвычайно болезненно. В 1937-1938 гг. сотрудники НКВД очень резво брали в разработку людей, допускавших неосторожные высказывания и, возможно, Блинникова-Каширская именно на этом и строила свой оговор Евдокии Масленниковой. Дескать, к прочим обвинениям это будет неплохой довесок и уж после такого рассказа милиция спуску Евдокии не даст. Однако подозрения в отношении Масленниковой рассеялись, Евдокия, как выяснилось, пользуется полным доверием следователя, и теперь оговор вернулся к Елене Федоровне бумерангом. Брагилевский предложил ей объяснить, от кого же всё-таки она слышала разговоры про исчезновения детей в Свердловске.

И пришлось посрамленной Блинниковой-Каширской называть новые фамилии знакомых. Можно было бы понять, если б она отказалась давать показания против конкретных людей и отговорилась общими словами, дескать, слышала в очереди, говоривших не знаю и т.п. Так нет же, женщина назвала новые фамилии.

Любопытна концовка допроса. Елена Федоровна смиренно заявила, что «в убийстве Ники я подозрений ни на кого не имею». Надо же, как поумнела женщина, а ведь всего лишь шестью днями ранее буквально слюной брызгала в сторону Масленниковой и её сына.

Однако после этого последовала ещё более любопытная приписка. Уже после формального окончания допроса, ниже подписи Артура Брагилевского, сделана весьма пространная дописка, появившаяся, очевидно, уже после того, как Елена Федоровна прочла протокол. В ней Блинникова-Каширская разъяснила, что «Сергей к Анне относится хорошо» (то есть Сергей Каширский к Анне Савельевой), а кроме того, «я не согласна с формулировкой, где говорится, что Гери разрешала себе вольности по отношению к Сергею». В принципе, все эти детали для нашего повествования не очень-то и важны, но трудно удержаться от комментария: гражданка оказалась из породы тех людей, которые умудряются говорить и думать взаимоисключающими тезисами.

Но все эти словесные эскапады уже не имели для Брагилевского особого значения: старший оперуполномоченный понял, что нужно всерьёз взяться за Анну Савельеву.

Отпустив Блинникову-Каширскую домой, он вызвал к себе в кабинет Александру Елисееву и Анну Савельеву. Елисеева – это та самая женщина, с которой последняя ранним утром 20 августа ходила занимать очередь к магазину в Пионерском посёлке. Женщины, вчерашние подруги, были приглашены для очной ставки. Это была, должно быть, очень тяжёлая для обеих сцена, и дабы читатель смог получить представление о накале страстей в кабинете Брагилевского, процитируем некоторые примечательные выдержки из протокола. Вот утверждение Елисеевой: «Заявляю сидящей против меня Савельевой Анне Васильевне, что 20 августа 1939 г. она была вместе со мною в очереди у магазина в Пионерском посёлке. Из очереди Савельева ушла около 8 часов утра, заявив мне, что она пойдёт за деньгами домой… После своего ухода Савельева вернулась к магазину часа через два. Я очень хорошо помню, что тут же, через несколько минут после прихода Савельевой к магазину, из магазина выехал возчик и поехал за мануфактурой. Отчётливо помню и безошибочно заявляю, что к моменту возвращения Савельевой магазин был открыт, его открыли за полчаса до прихода Савельевой».

А вот что на это возражала Савельева: «Опровергаю показания Елисеевой Александры Ивановны… Я ушла за деньгами не в 8 часов утра, как показывает Елисеева, а без пятнадцати минут шесть… К магазину я вернулась максимум через один час. Категорически заявляю, что когда я вернулась в очередь, магазин был ещё закрыт. Прошло более двух часов после моего возвращения, и только тогда из магазина выехал возчик и поехал за мануфактурой».

За сухими казёнными формулировками ощущается такое темпераментное клокотание, такой натянутый нерв! Так и видишь перед собой двух разъярённых дамочек, одна из которых чувствует, что вокруг её шеи постепенно затягивается петля, а другая, искренне напуганная перспективой оказаться замешанной в грязной истории, эту петлю фактически затягивает. Не руками, конечно, но словом.

Закончив очную ставку и отпустив гражданку Елисееву, старший оперуполномоченный союзного угро Брагилевский перешёл к допросу Анны Савельевой. Теперь, после очной ставки, имело смысл поговорить с нею начистоту, поскольку пережитое ею потрясение могло сподвигнуть дамочку к самым неожиданным заявлениям и признаниям.

Ещё не остывшая от пережитой полемики, Анна Васильевна взяла с места в карьер: «Категорически и безошибочно заявляю, что 20 августа в 3 часа ночи я была у магазина в Пионерском посёлке». Вот так – категорично и безошибочно – начала Савельева изливать душу следователю, явно упустив из виду, что на предыдущих допросах утверждала, будто в 4 часа утра только проснулась. Точно так же, категорично и безошибочно. Впрочем, ладно, дело тут крылось, разумеется, не в том, во сколько именно она проснулась, а в том, куда именно и как долго ходила в течение дня. Анна буквально поминутно восстановила свои перемещения в течение 20 августа и Брагилевский стоически все эти детали записал. Интересно, конечно, задавал ли наводящие вопросы? После чтения протокола остаётся такое ощущение, что Савельеву просто несло, она была на грани истерики. Очная ставка явно выбила её из колеи.

Что ж, это хороший жизненный опыт, дорогой и болезненный. После этого она, наверное, отлично уяснила и на всю жизнь запомнила, каково это сидеть в кабинете следователя и доказывать, что на тебя возвели напраслину, что на самом деле ты человек хороший и люди просто ошибаются на твой счёт.

В самом конце допроса Савельева рассказала, как стояла перед магазином, разговаривала с какой-то женщиной из местного актива, так называемой «лавочной комиссии», следившей за соблюдением правил торговли в местных магазинчиках. Фамилию этой женщины Савельева не знала, сказала лишь, что зовут Надеждой. Содержание этого разговора Анна Васильевна передала так: «С этой женщиной я говорила о взаимоотношениях Санникова (директор магазина – прим. А. Р. ) с Масленниковой». В этом месте Брагилевский, наверное, улыбнулся – Савельева была прямо-таки одержима Масленниковой.

В последующие дни старший оперуполномоченный допросил Леонида Масленникова, 10-летнего сына Евдокии, и его 13-летнего друга Юру Бельцова. Именно эти мальчики сидели на лавке вместе с Никой Савельевым в то самое утро, когда тот пропал.