Виталий Виниус - Римские вакации

Клеопатра легко встала, улыбнулась успокоительно и, откинув полог, легко проскользнула к шкафчику, где стала ворочать чем-то звонким. Я достойно разглядывал круглые ягодицы, при том ненароком используя простыню для промакивания технических аспектов только что минувшей любви, и лениво соображал, что вот сейчас отдохну маленько и начну изучать, так сказать, оборотную сторону царской медальки.

Клеопатра вернулась и, протягивая стеклянную чашку с тёмной жидкостью, выдохнула страстно:

— Выпей, мой дорогой, это хорошо!…

"Ага, все они тут всякими шпанскими мушками балуются…" — подумал я и, чтобы не обидеть даму, принял чашу.

Напиток имел на удивление приятный сладковатый вкус, отчего, причмокнув, я выдул его единым махом и, вернув чашу, развалился вновь. Царица, поглядывая искоса на меня, встала у окна, за которым, судя по звукам, продолжалась то ли ночь красных фонарей, то ли варфоломеевские беспорядки. Я с хрустом в челюсти зевнул, потянулся; глаза стали слипаться как мазаные мёдом. "Сейчас обойму милую…" — мелькнуло напоследок, и, умиротворённый этой мыслью как младенец вкусной соскою, я провалился в тёплую и бездонную пропасть сна.

В которой героям приходится спасать похищенного Лёлика.

Когда я стал из этой самой пропасти выкарабкиваться, быстро теряя из памяти обрывки сумбурного сновидения, то первым делом почувствовал, как что-то тёплое и мохнатое прижимается к моему боку. Я попытался сообразить: какая-такая часть царского тела обладает повышенной волосатостью, протянул руку и нащупал нечто небольшое, свернувшееся в уютный клубочек и приветливо замурлыкавшее. Я открыл глаза и увидел (автор надеется, что большинство читателей уже догадалось) кошку. Клеопатры в зоне видимости не наблюдалось. Как и в зоне слышимости.

Впрочем, тишины как таковой и не было. Господствовали наглые и громкие звуки, уже привычно врывавшиеся в распахнутое окно. В утренней благодати они раздавались особенно контрастно, а оттого и доходчиво. Серёга звонким голосом звал попеременно то меня, то Лёлика. Ему в аккомпанемент кто-то периодически пронзительно визжал, как только что обчекрыженный поросёнок.

Я свесился с ложа и первым делом проверил наличие личного оружия. Автомат был на месте. Я лениво спустил на пол ноги, почёсывая грудь, и вдруг сообразил, как царица ночью меня надула, подсунув местный люминал. В сердцах я выругался и наподдал кулаком по подушке, отчего начавшая было ластиться кошка спрыгнула на пол и стала глядеть обиженно из-за кушетки. Не имея более сил терпеть Серёгины позывные, я встал, высунулся в окно и рявкнул как следует о своем присутствии.

Серёга помахал мне рукой с зажатым в ней маленьким кувшинчиком и продолжил кликать Лёлика, равномерно промачивая горло. Я быстро оделся, схватил автомат, оглядел внимательно комнату на предмет сувениров, но затем махнул рукой и покинул помещение.

При прохождении пустынного коридора подумалось: а не поискать ли коварную царицу на предмет претензий и разборок, но бесперспективность подобных веяний была налицо, и я решил не ворошить прошлое, а с надеждою смотреть в будущее.

Во дворе утреннее солнце, уже заметно поднявшееся над крышей, резко било в глаза острыми лучами и ощутимо припекало.

— Ага, пришёл! — удовлетворённо подметил Серёга и, хлебнув из кувшинчика, рявкнул: — Лёлик, едрит тя за ногу, выходи!

Тут же в унисон раздался поросячий визг. Автором его оказался Раис, сидевший голяком в сухой чаше бассейна и принимавший водные процедуры, для исполнения коих задействованы были две рабыни-негритянки. Одна из них, самая здоровая, тягала из колодца за верёвку кожаное ведро и наполняла большие кувшины, а другая окатывала из этих кувшинов обильным сверкавшим потоком старательно визжавшего при этом коллегу.

Я подошёл к колодцу, похитил горсть воды и умылся, вызвав тем самым ворчливые наставления Раиса на предмет того, что, дескать, сначала заведи себе рабскую силу, выучи её, не щадя живота своего, а затем уж и пользуйся.

На каменной скамейке в скудном тенёчке располагался зевавший Джон, порядком всклокоченный и даже спавший с лица. Тем не менее, он так и светился самодовольством и лукавством и даже, посмотрев на меня с ехидным прищуром, похехекал. Я было собрался похехекать в ответ сообразно со своим ракурсом, но подумал, что хоть и досталась любострастцу фальшивая подмена, зато, небось, обманного зелья ему не подсовывала и, вообще, вела себя паинькой.

Я прилёг рядом с мирно сопевшим под розовым кустом Бобою и закрыл глаза, собираясь подремать, но не тут-то было. Из дома нарастающе раздались истерические выкрики, выскочила оттуда рабыня-губошлёпка в сильном волнении, подскочила к Серёге, залопотала, размахивая руками.

— А?! Чего?!… — вскочил всполошённо Боба, пуча очумело глаза.

— Да что-то не то, — сообщил я ему, с неохотою встал и подошёл поближе.

Рабыня безостановочно галдела и показывала на дом; кожа её имела нездоровый мучнистый оттенок.

— Чего, орёшь, пожар, что ли? — дружелюбно спросил её Серёга.

Мы поглядели на всякий случай на строение, но следов возгорания не наблюдалось.

— А ну, что за дела? — спросил подошедший Джон и строго оглядел рабыню, но та лишь тараторила на тарабарском языке и всё тыкала в сторону дома.

— Пошли что ли, посмотрим, — предложил я.

Всей компанией направились в дом; Раис заорал, чтобы подождали его, выскочил из бассейна, привычно содрал с ближайшей рабыни юбку и стал ею торопливо вытираться.

Негритянка, не переставая панически тарахтеть, провела нас через банкетный зал и дальше коридором почти до самого центрального входа, где обнаружилась полуотворённая дверь, из-за которой доносились сдавленные всхлипы. За дверью оказалась небольшая скромная каморка с белёными стенами; там прямо на полу среди кучи тюфяков и подушек лежала начисто лишённая одежды, но зато крепко связанная по рукам и ногам, а также с обильным кляпом во рту, давешняя блондинка-арфистка. Глаза её были круглыми как у карася, по бледным щекам текли беспрерывно слёзы, на скуле багровел большой синяк. Увидев нас, она забилась и застонала совсем душераздирающе.

— Ну ничего себе! — поражённо воскликнул Джон. — Ну Лёлик, ну маркиз де Сад!

— Да неужели это он практиковался? — усомнился Боба. — А тогда где он сам?

— А ну-ка… — я отодвинул коллег, подошёл к бедняжке, вытащил кляп и штык-ножом разрезал верёвки.

Блондинка тут же закашлялась до красноты, приподнялась на карачки, проползла к валявшейся в стороне одёжке и неуклюже, прикрываясь сведёнными локтями, стала накидывать её на себя, торопясь и всё больше запутываясь. На белой коже синими бороздами выделялись следы от верёвок.