Виталий Виниус - Римские вакации

Крепыш уставился на нас, хихикнул и изумлённо покачал головой, после чего вскинул небрежно руку наподобие арийского приветствия и сипло произнёс:

— Привет вам, уважаемые!

Мы чинно раскланялись и помахали руками; Лёлик попытался изобразить книксен.

— Чужестранцы, что ли? — помолчав, спросил римлянин, поигрывая сжатым в руке бичом.

— Да, в некотором роде, — туманно ответил Джон.

— Но не варвары! — веско уточнил Боба.

— А я и смотрю: одежда больно чудная, — вновь хихикнул крепыш. — И откуда?

Джон лихорадочно задумался и несколько невпопад ответил:

— Скифы мы, азиаты мы…

— Да? — удивился крепыш. — Никогда не слышал.

— Счас как пульну, так сразу услышишь, — пробормотал оскорблённо Серёга и взялся за автомат.

С официальною улыбкою я отпихнул патриота в сторону и нейтрально заявил о том, что погодка нынче чудесная.

Крепыш посмотрел на небо и заметил:

— Нет, не будет дождя. Стороной пройдёт. Гром-то гремел, слышали?

Мы скромно не стали вдаваться в подробности.

— А как нам до Рима добраться? — после недолгой паузы осторожно спросил Джон.

— А как шли, так и идите, — равнодушно ответил абориген. — До темноты, конечно, не доберётесь. Завтра, если с восходом пойдёте, то до полудня, как раз, и доберётесь.

Перспектива ночевать под открытым небом не обрадовала, и после небольшой паузы я поинтересовался насчёт ночлега.

Абориген отчего-то обрадовался:

— А вон вилла моего хозяина, гостям он всегда рад, — крепыш указал на нечто белое и угловатое, маячившее вдалеке между деревьями. — Пойдёмте, я вас на тропу выведу.

Мы углубились вслед за ним в виноградники. Сзади опасливо семенили собаки, с повизгиванием принюхиваясь к нам.

Проводник наш оказался на редкость словоохотливым. Был он в поместье сторожем за виноградниками, а заодно и надсмотрщиком за рабами, раньше служил на торговом судне да один раз чуть не потонул в шторм, после чего решил, что на суше спокойней; в Риме на примете имеется одна вдовая трактирщица, хоть и немалых лет, зато при деньгах, так что есть куда идти, хотя и хозяин неплохо платит, вот только…

Любитель богатых трактирщиц хитро поглядел на нас и осторожно спросил:

— А вы как, вино пьёте?

— Естественно, — надменно ответствовал Серёга и посмотрел на римлянина как на последнего идиота.

Тот же расслабился и захихикал:

— Это хорошо, хорошо… А то хозяин, скажу вам честно-благородно, усугубить ба-альшой любитель… Выпить может, страсть!… А особенно пить здесь начал, как его из Рима попёрли. В ссылке он здесь. Никто к нему не ездит. Оттого кто бы к нему не пожаловал, всех принимает, — крепыш оглянулся на нас и добавил с некоторым ехидством: — Даже таких чудных, как вы.

— А за что его в ссылку отправили? — полюбопытствовал Джон, пропустив мимо ушей сомнительный комплимент.

— Да на стороне Помпея выступал, — охотно пояснил римлянин. — Ну, Цезарь его и сослал.

— Ага! — пробормотал Лёлик. — Вот, значит, в какие времена мы попали!…

— А один он не пьёт. Меня заставляет… — продолжал сторож, помрачнев. — А у меня изжога.

— Ничего, — важно заявил Раис. — У нас с этим полный ажур.

Вышли к дорожке, проходившей по винограднику.

— Вот так пойдёте и прямо на виллу выйдите, — крепыш вдруг хитро прищурился и вполголоса заговорил: — А я это… вот что скажу. Если хозяин предложит на спор пить — ни за что не соглашайтесь. В него как в прорву влазит…

— Ничего, нас не перепьёшь, — тоном, каким обычно говорят: всех не перевешаешь, сердито заявил Серёга и заторопился по дорожке в указанном направлении.

Естественно, мы от него не отстали.

— Так как, Лёлик, — спросил Боба. — В хорошие времена ли мы попали?

— Видно будет, — пожал плечами энциклопедист.

Дорожка вывела нас прямиком к распахнутым настежь воротам в низкорослой стене из белого неровного камня. Мы осторожно вошли во двор и огляделись. Одноэтажный дом был довольно обширен и пропорционален, хотя и странного вида для глаза, привыкшего к сочетанию стекла и бетона. Вокруг всего дома протянулась крытая терраса с окрашенными в весёленький розовый цвет колоннами, на которую выходила полуоткрытая дверь. Прямо у террасы бродили голенастые куры, копошились пятачками в куче сухого навоза пегие свиньи со злыми красными глазками. По всему, подошли мы к вилле с тылу, то есть со стороны хозяйственного двора.

Во дворе не было ни единого человека, кроме малолетнего сопливого голыша мужского пола, который, выпятив грязный живот и с достоинством заложив руки за спину, задумчиво писал, норовя поточнее попасть в щепочку. Увидев нас, голыш изумлённо разинул рот, вытаращил глаза, да так и остался стоять; по пыльным ногам его потекла серая струйка.

На террасу из-за двери вылезла какая-то бледная физиономия и уставилась на нас.

— Эй, — повелительно воскликнул Джон. — Хозяин дома? Скажи, гости пришли…

— Дорогие! — веско уточнил Раис.

Физиономия молча скрылась. Мы удивлённо переглянулись и стали ждать, недоумевая по поводу столь непонятной тишины. Вдруг где-то в глубоких недрах дома послышались мажорные возгласы, загремело что-то, и выкатился на террасу колобкообразный пузан неопрятного вида с сизой внешностью страдающего хроническим похмельным синдромом.

— Ба, какое счастье привалило! — закричал он тонко и пронзительно как паровозный свисток. — Наконец-то пожаловали гости драгоценные! Хвала Юпитеру, гип-гип-ура всем! А я уж совсем заждался, ай-яй-яй, разве так можно?

Продолжая нести галиматью, пузан подлетел к нам удалым живчиком, закружился вокруг не хуже балерины, стал пихать в бока дружески, форменным образом заталкивая в дом, куда мы и вступили без задержки под напором столь наступательного гостеприимства.

Внутри царил серый полумрак, так как немногочисленные окна были прикрыты плотными ставнями, отчего глаза наши после хоть и приглушенных закатом, но ещё сочных красок снаружи, не могли разглядеть подробности интерьера. Лишь удавалось уловить смутные угловатые очертания какой-то мебели у гладких стен с тёмными узорами, да ещё вот запахи, непривычные совершенно, запахи горелого масла, сухих цветов и ещё чего-то тёрпкого и горьковатого.

Вслед за продолжавшим радостно бормотать хозяином мы миновали пару комнат и оказались на крытой просторной террасе, выходившей в садик на внутреннем дворе, где под стремительно темневшим небом с первыми проблесками звезд плескал тихонько в шестиугольной мраморной чаше сладкозвучный фонтанчик. Терраса была освещёна — кругом стояли на гнутых ножках высокие бронзовые поставки в виде фигурных столбов, к которым приспособлены были масляные лампы, походившие одновременно на сплюснутые заварочные чайники и на пресловутую лампу Алладина. Такое освещёние для нас, привыкших к обильным люксам электрического света, показалось тусклым и неубедительным. Но с тем лепестки жёлтого пламени весьма живописно и причудливо отражались в неровных камешках разноцветной стенной мозаики, отчего по аналогии с понятием "живой звук" всплывало в сознании понятие "живой свет".