Виталий Виниус - Римские вакации

— Негодуют… Не нравится, что ликторы идут. Кричат, что это унижает величие их царя.

Антоний набычился и чуть ли не выкрикнул:

— Нельзя без ликторов! Это умаление почёта и уважения меня как лица официального, а значит и всего Рима!

— А безопасность тебя не волнует? — строго спросил Джон.

Антоний нервно почесался и согласился:

— Безопасность меня волнует.

— Ну так а кто за двумя зайцами погонится, — доходчиво пояснил Джон, — тот от медведя звездюлей получит.

— Точняк! Главное, звездюлей не отхватить, — рассудительно сказал Серёга, держа автомат наизготовку.

— А почёт и уважение дело наживное, — продолжил Джон и посоветовал дельно: — Так что давай-ка вместо ликторов преторианцев выдвини.

Антоний состроил диковатую гримасу, помотал головой, но нужный приказ отдал.

Ликторы с готовностью ретировались на судно. Вместо них появились преторианцы, сноровисто выстроились коробочкой, стали пихать щитами зарвавшихся аборигенов не хуже ОМОНа. Те резко умерили свой пыл, опасливо отшатнулись, стали расходиться, освобождая проход.

— Так-то лучше, — с удовлетворением сказал Джон и утёр пот со лба.

Наша делегация пошла дальше. Вскоре мы приблизились к лестнице. Антоний приказал преторианцам остановиться и прикрывать тылы, а нас позвал с собой. Мы начали медленно по лестнице подниматься. Встречавшие и не думали спускаться к нам навстречу. Жирный евнух с сонным видом сидел в кресле. Два губастых негра в жёлтых юбках мерно обмахивали его опахалами из павлиньих перьев. Сзади стояли придворные в разноцветных одеждах, сверкая золотыми украшениями.

Антоний всё замедлял шаг и замедлял, а потом стал истерично бормотать:

— Сволочь жирная!… Расселся… Если при мне не встанет, я его проткну!…

— Точно! — понял по-своему Серёга. — Сделаем из него петуха проткнутого!

Мы поднялись на площадку перед последним пролётом. Здесь Антоний совсем остановился, тяжело дыша как взбудораженный бык. Египтяне хранили снисходительное молчание, смотря на нас сверху вниз. Евнух в своём кресле даже и не шевелился. Повисла тяжёлая пауза. Антоний наливался кровью, отчего начал напоминать перезрелый помидор.

Серёга глумливо хехекнул и лёгкими скачками, которые совсем не вязались с его неуклюжими кирзачами, взбежал наверх. Египтяне недоумённо уставились на него. А наш непосредственный друг оглядел со всех сторон сидевшего кулём евнуха, скорчил ему рожу, показал блатную козу, а затем, заглянув театрально сбоку как бы под необъятный зад, искренне удивился:

— Ух ты! А что это ты на тухлую капусту уселся?!

Евнух поймался на детский прикол и привстал озабоченно, пытаясь обернуться и посмотреть — не подложили ли ему и в самом деле несвежий овощ.

Серёга тут же отпихнул евнуха в сторону, а сам шмякнулся в кресло, накрепко схватился за него двумя руками и приветливо закричал:

— Эй, Антоша, иди сюда! Я тебе тут место занял!

Антоний обрадованно воспрянул и заторопился на приглашение. Следом поспешили и мы.

Серёга уступил Антонию место; тот с удовольствием уселся, принял торжественную позу, осклабился и с наслаждением уставился на опешившего от состоявшегося гнусного обмана евнуха. Мы, распихав египтян, утвердились подле нашего полководца.

Евнух — с тремя подбородками, дрожавшими от переполнявшей организм сытости, набелённый, с нарисованными бровями, накрашенными губами, весь в ожерельях и браслетах — походил на старую жирную бабу со скверным характером, ко всему прочему ещё и лысую, поскольку на голове у министра имелся парик из вороных завитых мелкими локонами волос. Но при том стоял он чинно, заткнув ладони, походившие на рассыпчатые оладьи, за переливчатый парчовый пояс, обтягивавший идеально круглое пузо, и лишь на его жирном обрюзгшем лице без единого волоска застыло выражение незаслуженной обиды. Негры с опахалами продолжали обмахивать его с равномерностью хорошо отлаженных машин.

Антоний стал суров и, буравя взглядом обиженного евнуха, веско сказал, чеканя слова:

— Я посланник Великого Рима и его диктатора Гая Юлия Цезаря Марк Антоний, командующий армией, направленной в Египет для поимки врага римского народа Гнея Помпея! — а потом процедил вопросительно: — А ты кто?

Евнух пожевал пухлыми губами, дёрнул подбородками и тонким неубедительным голоском с некоторым недовольством представился:

— Я главный министр его величества царя Верхнего, Среднего и Нижнего Египта Птолемея Четырнадцатого Диониса, да будут боги вечно с ним. А звать меня Пофин.

— А почему это сам царь не встречает представителей Великого Рима? — зловеще спросил Антоний.

Евнух прикрыл глаза, словно задремал на чуть-чуть, а потом торжественно известил:

— Царь сейчас занят. Он беседует с богами!

Антоний хмыкнул, но промолчал.

В свою очередь Пофин неприветливо спросил:

— С чем посланцы Рима пожаловали в великое Египетское царство?

— Я ж тебе сказал: для поимки врага римского народа Помпея, — лениво повторил Антоний и хмыкнул.

Пофин понятливо агакнул и хлопнул в ладоши. Вышел вперёд негр в бронзовом ошейнике, державший в руках корзину с крышкой, вопросительно посмотрел на евнуха. Тот ему кивнул. Негр присел на корточки, поставил корзину, откинул крышку, засунул туда руки по локоть и, после некоторых манипуляций, осторожно выудил наружу бронзовое широкое блюдо, на котором имелось нечто круглое, аккуратно прикрытое серой холстиной. Запахло густо и неприятно.

Негр навроде хлеба-соли протянул блюдо Антонию. Антоний с сомнением поглядел на подношение, а потом решительно сдёрнул ткань. На блюде ужасным колобком лежала человеческая голова, пялясь выпученными блеклыми блямбами глаз и разевая тёмный провал порванного рта. Кожа на щеках и на лбу была покрыта зелёными мокрыми пятнами разложения.

Ахнул рядом Лёлик; Раис, утробно рыгнув, надул щёки, отбежал в сторону и, согнувшись крючком, задёргался судорожно. Джон отвернулся и пробормотал:

— Экое головотяпство…

Антоний, оглядев как следует подарок и даже потыкав голову пальцем, осторожно, со скрываемым восторгом, осведомился:

— Помпей?…

— Ага, — безучастно подтвердил Пофин.

Явно довольный Антоний откинулся на спинку, поулыбался своим мыслям, но затем вновь сумрачно уставился на евнуха и даже нетерпеливо пощёлкал пальцами. Пофин поёжился, скорчил тугодумную гримасу, затем, храня независимый вид, достал из-за пояса золотой перстень с массивной печаткой, отдал ему рабу с опахалом и буркнул что-то. Раб мелкими шажками подошёл к Антонию и с поклоном вручил перстень, затем, пятясь задом, вернулся снова устраивать сквозняк своему господину.

Антоний нацепил перстень на палец, оглядел его на отлёте, довольно хмыкнул и с удовлетворением произнёс: