Виталий Виниус - Римские вакации

Я напряжённо прислушался и, не услышав более никаких тревожных звуков, облегчённо перевёл дух.

Дама с веселой миною уселась на ложе в вольной позе и многозначительно похлопала рядом с собой, напоминая мне о моём месте. С некоторой неохотой, вызванной пережитым стрессом, я присел. Валерия без промедления романтично ахнула и откинулась мне на колени спиной, одной рукой обхвативши меня за шею, а другой торопливо распахивая недолго прослуживший покров. Обнажилось широкое лилейное пространство с изрядным множеством пухлых складок. Бюст её под собственной тяжестью разъехался на стороны сдобными лепёшками, горя призывно малиновыми ягодами сосков. Дама потянула меня к себе так, что пришлось зарыться носом в эту смачную мякоть, как в знатную подушку, схватила за волосы, стала возить моей физиономией по мощно вздымавшемуся бюсту.

Дышать стало невмочь, и я хотел уже рваться на волю, но подвернулся кстати торчавший фигою сосок — я попробовал притвориться грудничком за трапезой, и тут же шевелюра моя оказалась свободною; Валерия заахала, заёрзала, закинула пухлую ногу на ложе, уронив с неё золотую сандалию. Незанятой рукою я прошёлся по дебелой плоти, заплутав поначалу в глубоких складках, но всё же добрался до шелковистого раздвоенного пирога, тут же пыхнувшего сочной геенною. Дама задышала часто, стала сползать на пол, таща меня за собой и одновременно пытаясь лишить всяческих одежд, но поскольку попытки её заключались в простом сдёргивании, ничего у неё не выходило, отчего она открыла глаза и прошептала с хрипотцою:

— Скидай одежды немедленно… Варварские свои!… Ну, быстрей!…

Я беспрекословно поднялся и принялся за неглижирование. Валерия, ёрзая по-всякому на ковре, нетерпеливо подгоняла, называла мою одежду ужасной и непрактичной, а когда я начал снимать штаны, а с ними и исподники, прыгая при этом на одной ножке, дамочка с победительным кличем кинулась на меня и умело подсекла под коленки, отчего я судорожно помахал руками и грохнулся, пребольно ударившись, на ковёр. Валерия тут же сверху навалилась, укусила за плечо нешутейно, заёрзала бёдрами, приноравливаясь, отчего у меня заёкало в селезёнке. Я попробовал было рыпнуться и завоевать приоритет, но груз был подавляющим, да ещё штаны стреноживали; к тому же дама, наконец, поелозив, овладела желаемым, отчего я решил поначалу смириться и совершаемое насилие терпеть стоически.

Но вскоре всё внимание моё и все ощущения сосредоточились на проявлении законов не амурных, а вовсе даже физических, а именно на пытавшейся расплющить меня силе тяжести, увесисто давившей, притеснявшей и обволакивавшей наподобие гигантской медузы, только что отобедавшей взрослым бегемотом. Ко всему Валерия проявила прыть, не соответствовавшую первому порыву — возилась она вяло и неуклюже, словно калика перехожий на свежей пахоте; впрочем, и этого ей хватало на сладкие стоны, гримасы и аханья.

Боясь за свою целостность и уже впадая в экстремальную панику от назревавшего травматического сдавливания, я изо всех сил поднатужился, подстроился под амплитуду и со всего маху двинул корпусом. Тут же произошёл желаемый кульбит; мы мягко и дружно перекатились, восстановив тем самым приемлемый для меня статус-кво. Дама удивлённо приоткрыла взоры, но тут я в силу возникшего облегчения пустился в изощрённый стиль, отчего она вновь зажмурилась, заколыхалась и запищала в непомерном экстазе. Я быстро присоединился к её восторгам, но, как это водится, крайне ненадолго.

Вновь приобретя способность мыслить логически, я решил пока что не покидать, так сказать, место события. Тело подо мною было столь мягким, тёплым и обширным, что побуждало к полному отдохновению и покою, отчего я, устроившись поудобнее, блаженно расслабился и собрался даже вздремнуть. Уютное тепло будило неуверенные воспоминания о материнском чреве. Но подобный кайф был вскоре прерван; Валерия пару раз долбанула меня в бок маленьким, но крепким кулачком, предлагая её покинуть.

Нехотя и неторопливо я встал и полез на лежанку, где и улёгся кверху пузом. На потолке оказалась роспись на игривую тему: среди неестественно пушистых облаков толстые розовые амуры недвусмысленно тискали блудливо ухмылявшихся голышей неясного пола, а за всем этим безобразием благосклонно наблюдала восседавшая на золотом стульчике роскошная богиня в прозрачных одёжках, сильно напоминавшая хозяйку.

Валерия прилегла рядом, отчего ложе жалобно заскрипело. Ласковым и скороговорным шепотком она польстила моему мужскому самолюбию, одновременно за это самое самолюбие бесцеремонно хватаясь. Я освободился от страждущей длани, что удалось с трудом, и, проклиная вполголоса докучливых страдалиц, отвернулся к стене. Дама недоумённо открыла рот, обиженно засопела, стала канючить, упрашивая быть с нею поактивней, заявила, что о варварах она была куда лучшего мнения, и что ей говорили, будто они могучи как кентавры, а тут за вечер уже второй — и тоже какой-то квёлый. Я хранил молчание, подумывая: не последовать ли мне по стопам Раиса. Дама совсем уж разволновалась, устроила истерику, впрочем, благоразумно не форсируя голос, а затем вновь подняла исконный женский вопрос всех врёмен и народов, а именно: нравится ли она мне. Я ответил, что она мне нравится как свежий каравай, но, мерси, я уже насытился.

— Ага!… — озарённо воскликнула дама и добавила многозначительно: — У меня тут для аппетита как раз есть…

Она прытко вскочила с ложа и стала рыться в шкафчике, двигая и роняя что-то. Раздалось сочное бульканье, звон чаши, озабоченное бормотание; дама вновь утвердилась на ложе, отчего я стал сползать в образовавшуюся воронку, и подёргала меня за плечо. Я повернулся с кислой миною. Метресса протягивала мне чашу.

— Чего это? — подозрительно поинтересовался я, морща нос.

— Вещичка одна вкусная и полезная, аппетит прибавляет… — умильно сказала Валерия, настойчиво подсовывая мне чашу.

Я понюхал — пахло остро и резко как нашатырка — сморщился и категорически отвернулся. Дама задёргала меня, стала упрашивать как ребёнка глотнуть микстурки, навалилась бюстом удушающе, тыкала чашей и даже норовила раззявить мне рот, как цыган у лошади, и безо всяких гвоздей влить в меня требуемое. Всё это мне ужасно надоело; я отпихнул её без церемоний, с ворчаниями принял чашу и, выдохнув как перед водкой, в один глоток выдул вонючую жидкость. Микстурка имела не только дурной запах, но и жуткий вкус.

Кое-как проглотив вставший в горле комок и отплёвываясь гадливо, я вновь плюхнулся навзничь и стал с беспокойством прислушиваться к собственному самочувствию. Но ничего страшного не происходило. Валерия, бросив чашу на ковёр небрежно, вкрадчиво прилегла рядом, косясь на меня и нетерпеливо пощипывая. Я зевнул и приготовился спать. Но тут в животе стало теплеть, жаркая волна пронеслась по естеству, ударила в голову наотмашь; тело стало лёгким и звонким, будто нагретый бубен, и захотело вести себя непоседливо. Оттого безо всяких сантиментов и рассусоливаний я схватил даму за бока, опрокинул на спину, взгромоздился сверху и ударился в такой бешеный аллюр, что партнёрша запищала уже не от услады, а, скорее, от случившихся травм.