Юрий Ижевчанин - Критический эксперимент 2033

Евгений зашёл к коменданту, будучи готов расстаться с палладийками и всё равно без уверенности в успехе, но оказалось, что на него уже выписан пропуск.

Около границы резервации стрекозу обстреляли. Видимо, «шалили» новоприбывшие салаги, которых ещё не успели перебить «деды». Про «дедов» ходили легенды вне зоны. Эти россказни сходились в одном: «деды» уже не стреляют зря, но убить любого и по любой разумной для них причине готовы всегда. Стрекозу, явно без груза, «деды» подбивать не стремились: вот поймать её на земле и захватить целенькой они были не прочь.

Развалины бывшей Москвы выглядели ужасно. Евгений вёл стрекозу с помощью унаследованной от старых времён системы Глонасс, впрочем, новой Россия пока что не собиралась создавать. Евгений помнил белокаменное здание университета, теперь на месте дворца науки была груда развалин, среди которых виднелись обломки стен и колонн. В ответ на постоянные сигналы с паролем последовала морзянка, приглашающая сесть к северу от руин, и там загорелись посадочные огни.

Неулыбчивые военные сверили данные биометрии Евгения с записанными у них и пропустили. «А если бы вместо меня другой прилетел?» — вырвался неуместный вопрос. «Ему было бы два пути: или к нам, людей у нас мало, или в могилу», — ответил старший. «Если я через месяц не вернусь, что будет со стрекозой?» — «Вернём твоей общине за плату, если будет возможно. У нас стрекоз хватает. И больше не трепись. Иди, куда ведут. Если обосрёшься, возвращайся сразу же, и можешь улетать к чертям собачьим. Но горючки мы тебе не дадим».

Среди развалин вилась узенькая тропочка. Она упиралась в стальную дверь, явно сваренную уже после разрушения университета. По ней Евгений спустился в подвал, прошёл ощупью шесть перегонов по неосвещённой полуразрушенной бетонной лестнице и оказался перед дверью, на которой светилась красная кнопка. Пути назад не было. Раз уж пришёл, надо входить. И Евгений нажал кнопку сигнала.

Через пару минут после звонка дверь открылась, в лицо ударило ярким светом, а изнутри пошёл тёплый воздух, отчего всё вокруг заволокло туманом.

— Евгений Анатольевич?

— Я.

— Заходите, Олег Олесьевич ждёт Вас с момента, когда охрана сообщила о Вашем приземлении. Надеюсь, стрекоза не повреждена?

— Нет, всё в порядке. Около границы какие-то идиоты дали пару очередей, но в молоко.

Внутри воздух был несколько спёртый: видимо, система кондиционирования и вентиляции уже действовала плоховато. Старая дубовая мебель… На фотоснимках Юрия Николаевича столы были пластиковые, стандартные. Видимо, когда начался крах, местные спасли часть вещей и архивов из гибнущего университета. А потом часть университета захватили демсоюзовцы, а нацболы расстреляли демшизу вместе со зданием ракетами. Словом, памятник того времени, когда умирающие экстремисты остервенело убивали друг друга, будучи изолированными в кольце карантина. Сколько помнил Евгений по Переславлю, местная самооборона и местное самоуправление в коренной России начали создаваться почти сразу после начала эпидемии в Москве. То, что болезнь не заразная (если, конечно, не есть трупы умерших от рака, не пить заражённую воду и так далее) выяснили не сразу, но и после этого карантин не сняли. На территории Москвы и ближнего Подмосковья творилась полная голубятня: те, кто совсем недавно были невинными голубками, яростно клевали и мучили друг друга. А понятия абстрактного гуманизма очень быстро заменились на жестокие, но разумные, правила полевой медицины. Тем более, что по рекам рак дошёл до Самары, опустошив Рязань, Нижний, Казань и ещё несколько городов. Там смертность от болезни была гораздо меньше, но в мегаполисах у людей в критической ситуации начинали действовать разрушительные этологические инстинкты перенаселённой популяции, которая должна самоочиститься, и в результате на месте мегаполисов ныне стали города в пятьдесят — сто тысяч жителей.

Олег был седым высоким и дородным мужчиной с пышной гривой волос на затылке и большой лысиной спереди, с длинной густой бородой, в тёмных очках.

— Женя, можно я тебя так буду называть?

— Пожалуйста, Олег.

— Мы виделись пару раз ещё до Смуты, и тогда я потихоньку проверил тебя и на интеллект, и на интуицию, и на физические данные. Конечно, годишься ты лишь где-то на две трети, но и таких в живых почти не осталось. А, судя по всему, единственный шанс сейчас у нас: оказать важнейшую услугу какой-то другой Земле, чтобы по законам взаимности нам кто-то помог вылезти из задницы, куда мы залезли так глубоко, что выбраться не удаётся. Сейчас во внутреннем помещении активизируют оборудование, это займёт пару часов, но даже после готовности я не советовал бы тебе торопиться. Выясни как можно больше здесь, ведь тебе придётся спасать наш мир от нашей участи.

Олег горько улыбнулся, осознав точность и парадоксальность своего последнего предложения. Ведь Женю забросит в прошлое именно нашего мира (и множества других миров). А эта его реализация останется неизменной в любом случае. Но в ней может появиться свой исправитель. Если ещё не поздно… И если спасение человечества не погубит затем Землю…

— Совсем как в популярных до Смуты писаниях про попаданцев и прогрессоров: ты герой, от которого зависит спасение мира, — в ответ съязвил Женя.

— А вот это брось! — Лицо Олега Олесьевича вдруг перекосилось жёсткой гримасой. — Геройствовать там тебе нельзя. Любое прямое действие приведёт к противодействию, и в лучшем случае всё восстановится. Не зря наши миссии называются критическими экспериментами. Придётся нащупать критическую точку и незаметно подействовать на неё. Чем лучше её идентифицируешь, чем меньше и эффективнее будет воздействие, тем лучше будет нам здесь и им там.

— Это ещё намного тяжелее… И спастись, а затем переиграть, как в квесте, нельзя будет.

Лицо Олега озарилось грустной усмешкой.

— Будь у нас, как до Смуты, сеть для выявления потенциальных исправителей, можно было бы переиграть, правда, тебя бы это там не спасло. Но сейчас мы практически отрезаны от остального мира и даже от России. Империя чуть-чуть помогает нам, но, видимо, наверху практически никто не представляет себе нашу деятельность. А ведь даже продемонстрировать не можем: если человек не готов быть исправителем, то ему либо вообще не удастся войти в главный зал, либо там он увидит лишь древнее непонятное бездействующее или еле-еле работающее оборудование. Так что они рассматривают нас как общину чудом спасшихся безумных учёных, которые охраняют некие уже никому не нужные раритеты, но на всякий случай их нужно сохранить, потому что они заодно ведут раскопки в МГУ и порою находят ценные знания. А также как социальный эксперимент: община внутри запретной зоны.