Юрий Ижевчанин - Критический эксперимент 2033

«Ну и имечко оказалось у получателя! Не удивительно, что здешняя жизнь, судя по всему, имеет его во все дырки. И, главное, из разговоров так почти ничего и не разберёшь. Вот, оказывается, как тяжело понимать хороших соседей, если не знаешь ничего об их жизни, а они-то уверены, что ты всё прекрасно знаешь».

— Сосед, расплатился ты с этим пауком Аппием Клавдием? Он-то в счёт процентов с тебя в случае чего всю шкуру спустит, образина спесивая!

«Аппий Клавдий? Было несколько родовитейших и дубоголовейших сенаторов с этим именем. Оказывается, этот род не брезговал ростовщичеством. Вот откуда идут богатства отцов-сенаторов, которые потом всячески от такого открещивались. Но ведь передали это ближайшим по знатности: всадникам» — работала голова у несчастного замордованного Эбуция.

Дорога была ещё не «римской»: почти что русский деревенский просёлок, кое-где в самых низких местах засыпанный щебнем. По сторонам раскинулись прекрасные дубовые и буковые леса с кипарисами, каштанами и ещё какими-то деревьями, латинские названия которых, всплывавшие в голове, Евгению ничего не говорили. Леса перемежались небольшими деревнями или бедными по современным меркам поместьями. Домики в деревнях были просто жалкими хижинами из веток, обмазанных высушенной глиной и кое-как покрытых тростником, а те, что чуть «побогаче» — соломой (свой дом Эбуций рассмотреть не успел: голова была занята другим). Когда дорога спускалась в низины, она частенько шла среди болот, и порою под ногами хлюпала вода.

Через три часа квириты вышли на большую дорогу, и ещё через час подошли к воротам Города, который пока не присвоил себе самозваный титул вечного. Сбоку от ворот стояла пара человек в богатой военной одежде.

— Побаиваются нас отцы-прощелыги! Вон даже сынков своих на ворота поставили, чтобы те перед комициями всех проверяли — пробурчал Фавст, рыжеволосый молодой крестьянин.

— Привет, Гай Пизон Манлий! — торжественно сказал один из добровольных стражей. — Привет вам, граждане славной Алусии! А это ты кого с собой прихватил, раба, что ли, продавать ведёшь? — нагло глядя на Эбуция, оскалился юнец. — Видать, здорово он тебя разозлил! Отделал ты его красиво.

Манлий набычился.

— Это Квинт Эбуций Фефилий. Он дослужился до второго декана в третьей центурии, и, если боги будут благосклонны, в этой войне, как и я, центурионом станет. Мы, плебеи, за вас, отцы-благодетели, воюем, и вы же нас, Клавдий, за это рабами называете! А у него месяц назад последний сын Марк на войне погиб. Вот он пьёт и дерётся. Не плакать же ему, как бабе!

— Не обижайся, Манлий! Пошутил я. А то, что сыновья умерли ради сената с народом римским, лишь чести их служит. Не в пьяной драке и не от болезни подохли. Усыновит он племянника или внука, и род свой продолжит.

— Вы, Клавдии, готовы были бы всех нас сожрать и действительно рабами сделать! Наделы за долги отнимаете, людей в долговую кабалу забираете и потом продаёте этрускам, пунийцам или гречишкам. Если бы не нужны были вам наши мечи, давно бы всех нас распродали, а имущество себе забрали!

— Манлий, не все Клавдии таковы. Ты же сам видел, как я дрался в бою. Я за народ римский и за город наш всё отдам! — И, не удержавшись, Клавдий добавил слова, которые сразу смазали всё предыдущее:

— Не забудьте об этом, когда голосовать на комициях будете.

И путники вступили в город. А Эбуций наконец-то узнал своё имя, семейное положение и ближайшие угрозы. Вот что значили буквы QEF на межевом камне.

Рим внутри выглядел совершенно непрезентабельно: большинство домов ещё хуже деревенских хижин. Улицы не мощёные, грязные, кривые, правда, дерьмо на них, в отличие от позднейшей цивилизованной Европы, не выливали. Но вонь его доносилась из выгребных ям во дворах. Из харчевен несло ароматом жратвы (запахом еды его как-то назвать не поворачивался язык) и слышался галдёж пьяных. Люди на улицах были какие-то смурные. Те, кто был в тогах с пурпурной полосой, жались к стенам, поскольку большинство в тогах без такой полосы смотрели на них зверями и ругались:

— Отец наш, разоритель, Марк Публикола! Много ты квиритов продал пунийцам? Тебе что, захваченных вольсков не хватило? Sus insatiabilis!

— Да не свинья он, а hog stupri.

— А ты, легат Септимий Клелий, так из-за спин наших в сражении и не вышел. Бережёшь свою кровь патрицианскую, пусть за тебя презренные плебеи дерутся! Faex asini!

И так далее…

Словом, в городе явно назрела очередная распря. Судя по всему, богатые патриции от жадности потеряли разум и стали порабощать своих сограждан, совершенно не думая о том, что вокруг враги, и каждый год бывает по войне, а то и по несколько. Впрочем, сколько древних государств именно на этом погорело!

Неизвестно, куда собирались затем идти соседи Квинта, но он пока что счёл за лучшее плестись за ними.

Форум был большой кое-как замощённой булыжником площадью, вокруг которой стояло несколько грубо построенных каменных (отнюдь не мраморных, из необделанных камней) и деревянных храмов. На возвышении (трибунале) никого не было. Форум был заполнен плебеями, патрициев не было видно (видимо, предпочитали не соваться, от греха подальше).

И вдруг с одной из улочек донеслись крики и ругань. Запыхавшийся старик в рваной одежде вбежал на площадь. А за ним гналось четыре мордоворота, явно холуи богача. Этих сразу же как следует оттузили, и они почли за лучшее удалиться с руганью, утирая кровь из разбитых носов и держась за подбитые глаза.

— Марк, что с тобой? — спросил один из плебеев, выглядевший зажиточным и уверенным в себе.

— Опилий, защити меня трибунской властью. Посмотрите на меня, вот что творят наши отцы-благодетели с римскими гражданами.

Старик сбросил грязные лохмотья. Тело его было в шрамах от ран, спина в полосах от бича, на ногах кровоподтёки от колодок, на руках следы от кандалов.

— Что сотворил с тобой Ларций?

— Вы же знаете, что я был ранен на сабинской войне.

— Да. Там ты был центурионом, — подтвердили плебеи.

— На следующую войну я не мог идти, вот меня и обложили налогом, а денег не было. Проклятый Тит Ларций «помог» мне. На следующий год в счёт процентов он забрал наше родовое поле. На второй год всё имущество и дом мой. А затем и меня самого! И держал меня в колодках, в темнице, и видите, что делал со мною!

Опилий взошёл на трибунал.

— Плебеи! Квириты! Вы видите, что делают с нами патриции и сенаторы. Прогнали мы царя. Так теперь у нас каждый год два царя и триста царей в Сенате. Дай им волю, они весь народ в рабов своих превратят. А на войну ходить требуют! Вот и сейчас вольски грозят нам отомстить за всё то, что мы с ними сотворили. Но разве пойдём мы получать раны, чтобы потом разные титы и аппии у героев войны, у храбрых воинов, забирали всё имущество, а потом и свободу? Пусть отцы сами себя и свои богатства защищают!