Алекс Кейн - Дотянуться до престола [≈ Младенца на трон!] [litres]

– Сказывай, говорю, как Маринку с дитем убивал, сволочь! Я тебя на куски изрублю, паскуда, каждый палец по отрезаю!

Глаза у Васьки полезли на лоб – вот так новость!

– Не трогал я твою Маринку, – начал было он, но тут же получил сапогом в живот и задохнулся.

– Не трогал? – зашипел Заруцкий. – Ты давеча прибыл, а сегодня они оба умертвлены! И ты еще станешь лукавить?!

– Да возле моего постоялого двора твоя стража стоит, думаешь, я не ведаю?! Нешто они не видали, что я токмо на заутреню да обратно?!

Но атаман ничего не желал слушать. Глаза его сверкали злобой, и Василий понял, что жить ему осталось недолго.

«Нет, не могу я помереть, не отомстив Настениному обидчику!» – в отчаянии подумал он и закричал:

– Ладно, ладно. Хошь изрубить меня – изруби. Но прежде дозволь последнее желание, коли я приговоренный.

– А, так ты сознаешься, стервец?! – взвыл Заруцкий и снова двинулся на Василия.

– Ни в чем я не сознаюсь. Все одно зарубишь, тебе ж ведать не надобно, кто всамдель виноват. Вот – есть государев человек, ворог – значитца, он и убивец.

– Лжешь! Мне царева посланника казнить не с руки! – заорал атаман и вдруг горько усмехнулся: – Эх, Васька, Васька… Я ж тебя как дорогого гостя принимал, стол с тобой делил, а ты…

Василий с трудом встал, вытер окровавленные руки о кафтан.

– Негораздок ты, Иван. Сказываю ж, не трогал я Маринку с дитем! Я и не видал их даже.

Заруцкий вдруг притих, словно из него воздух выпустили, и в бессилии повалился на лавку.

– Ладно, – голос его звучал теперь глухо и устало, – сказывай свое желание.

– Хочу напоследок глаз на глаз повидаться с подручным твоим, Ермолаем Пугалом.

– На кой ляд он тебе?

– Дело у меня до него.

Атаман почесал вихрастую голову и ответил:

– Глаз на глаз не дам, мало ль чего ты удумал. А сюда, так и быть, приведут. Дозволяю. Эй, кто там есть?

Велев вбежавшим казакам разыскать Пугало, Иван прислонился к стене и закрыл глаза. Злость улетучилась, и его накрыла отчаянная горечь потери. Оба молчали. Васька искоса поглядывал на лежащую на столе саблю, но между ним и ею сидел Заруцкий. Что ж, придется обходиться без оружия, он эту гниду, что Настену сгубила, и голыми руками придушит.

Для обоих время тянулось нестерпимо долго. Наконец послышались тяжелые шаги, и в горницу шагнул Ермолай.

– Еле сыскали, – усмехнулся сопровождавший его казак и вышел.

Иван открыл глаза и неторопливо сказал:

– Заходь, сотник. Дверь притвори.

– Здорово, атаман.

Василий смотрел на врага, а в душе его поднималась буря. Увидел шрам на щеке Пугала… и потерял голову.

«Настена, моя Настена, как же ты билась, чтоб не даться этому паскуднику! Но куда ж тебе одолеть такого борова. Ну, ниче, я его за тебя…»

Он вскочил и со звериным ревом бросился на Ермолая, намертво вцепился ему в горло. Тот захрипел, стараясь оторвать от себя Васькины руки.

– Ты, сволочь, ты мою Настену снасильничал! Подыхай, стервец!

Они отчаянно боролись, Василий пытался задушить противника, а Пугало изворачивался и трясся, силясь освободиться. Заруцкий ошалело смотрел на них и вдруг увидел, как из-под кафтана Ермолая выпала окровавленная полотняная тряпка, в которую явно было что-то завернуто. У атамана потемнело в глазах: он узнал платок Марины. Одним прыжком он оказался рядом, оторвал Ваську от сотника и отбросил на лавку. Потом нагнулся, рывком развернул полотно… и глаза его полезли на лоб.

– Так это ты, паскуда?! – взревел Заруцкий страшным голосом. – Сынка мово загубил!

Пугало побелел как снег, а Василий потряс головой, пытаясь прийти в себя, и потянулся через стол к своему оружию.

– Постой, атаман… – забормотал Ермолай, – это ж не то… Я ж не…

Две сабли, Ивана и Василия, опустились на голову сотника одновременно.

Через высокие, с изящными решетками, окна лились снопы солнечного света. Они расписывали яркими бликами тронную залу королевского замка, играли на дубовой обшивке стен, завешанных гобеленами. Белыми искорками сверкали на огромных, свисающих на цепях серебряных люстрах, рассыпались по бесчисленным драгоценным камням на одеждах толпившихся вдоль стен придворных и стоявших в центре московских послов.

Перед гостями на возвышении в несколько ступеней, под бархатным балдахином с вытканными геральдическими орлами восседал на троне король Польский и Великий князь Литовский Сигизмунд Ваза.

Это был еще не старый, но уже начавший лысеть мужчина с длинными, слегка подкрученными кверху рыжеватыми усами и аккуратной бородой-эспаньолкой. Тонкими пальцами он изящно держал грамоту, переданную ему главой русского посольства Иваном Воротынским.

– Государство наше от начала содержится нами, вечными государями русскими, начиная от императора Августа… – с едва заметной усмешкой бормотал король, время от времени бросая взгляды на послов.

Закончив читать, он положил грамоту на бархатную подушечку, протянутую придворным, и обратился к гостям:

– Благодарю вас, господа послы. Мне приятно знать, что юный Петр Федорович пребывает в здравии и добром расположении духа.

Король намеренно не назвал Петра ни братом, как полагалось между монархами, ни царем. И Воротынский это заметил.

– Благодарствуем, ваше величество, – с достоинством поклонился боярин, сверкнув глазами. – Дозвольте заверить, что великий государь наш желает вам благополучия и процветания да посылает поздравления и дары к рождению сына вашего, королевича польского.

– Ну, это еще неизвестно, – рассмеялся Сигизмунд, – может статься, что и дочь – как Бог даст.

– Государю нашему, иже послан на землю свыше, это ведомо, ваше величество.

Светлые брови короля поползли вверх, и он насмешливо спросил:

– Даже так, господа послы? Что же еще ведомо юному Петру Федоровичу?

– Великий государь московский наказал передать, – ответил Иван Михайлович, и уголки его губ скривились в злорадной ухмылке, – дабы вы не тревожились, когда ее величество занеможет после разрешения от бремени. Ее величество беспременно оправится, хотя немочь ее попервоначалу и будет видеться опасной.

Побледнев, Сигизмунд отвернулся, настроение его мигом изменилось. Метнув взгляд на Воротынского, он произнес холодно:

– Благодарность Петру Федоровичу за заботу о моем семействе. Однако ж вы, господа послы, о мире приехали говорить?

– Именно так, ваше величество. Только прежде дозвольте нам отдохнуть после долгой дороги.

– Конечно. Размещайтесь, господа, будьте как дома. Через несколько дней я пришлю к вам своего секретаря, с ним и обсудите порядок переговоров.

Послы степенно поклонились и неспешно покинули тронную залу. Сигизмунд, знаком отпустив придворных и на ходу кивнув помощнику, пану Зборовскому, вышел через боковую арку.