Алекс Кейн - Дотянуться до престола [≈ Младенца на трон!] [litres]

Пройдя через несколько комнат, оба оказались в рабочем кабинете короля. Едва Зборовский закрыл дверь, как Сигизмунд нетерпеливо бросил:

– Следить за каждым из них! Видно, они вздумали отравить мою супругу, дабы сбылось их дурацкое пророчество. Чтоб ни один и близко к ней не подходил, головой за жизнь ее величества отвечаете!

В конце октября в Москву прибыли гонцы от Воротынского. Тот сообщал, что король Сигизмунд, впечатленный потерей Смоленска, а еще больше – предсказанным заранее рождением сына и последующей болезнью супруги, согласился на мир. Правда, Чернигов пришлось все-таки отдать полякам.

Петр с улыбкой читал послание боярина, вспоминая, как пару месяцев назад тот пришел к нему в Вязьме, такой степенный и важный, а на лице явно виделось: ну о чем с этим малышом разговаривать? Ему с няньками сидеть, а не с государственными мужами беседовать. И как потом Воротынский в изумлении замер и, кажется, даже начал икать.

Тогда-то Петр, ссылаясь на данное свыше знание, и объяснил ему свою идею. Пришлось приложить усилия, чтобы убедить в необходимости мира Ивана Михайловича, который был противником русско-польского сближения. Но в конце концов боярин согласился и все исполнил, как приказал Петр. И это возымело эффект.

«А иже при том были, – писал Воротынский, – теперича на нас глядят со страхом, ибо вся будущность сложилась в точности, как мы по твоему велению, государь, и глаголали. И по Варшаве-городу об тебе молва пошла, и по другим землям, да все в один голос сказывают, мол, покуда сей Божий посланник на Москве сидит, воевать с Русью невместно никому. А отсель мы ныне направляемся к королю свейскому Густаву и чаем его на мир по твоим кондициям уговорить, поелику об тебе, царь-батюшка, слух уже и до Стекольны [18] Стекольна – старорусское название Стокгольма. дошел».

Мир со Швецией беспокоил Петра даже больше, чем с поляками. Еще до осады Смоленска он часами ломал голову, пытаясь придумать, чем зацепить Густава. Рылся в памяти, чтобы найти хоть какие-то события, связанные с членами королевской семьи. Увы, единственное, что ему удалось вспомнить, – Эбба Стенбок, их родственница, умрет в следующем году. Он читал о ней давным-давно, а не забыл потому, что с Эббой был связан забавный случай: ее супруг, воюя с неким герцогом, неожиданно отдал богу душу, и герцог, захватив их замок, велел открыть гроб с покойником и выдернуть ему бороду, дабы убедиться, что тот действительно мертв.

Что ж, на худой конец, если король Густав будет упираться, сойдет и «пророчество» о смерти Эббы. Но одного примера маловато, нужны были еще, и чем больше, тем лучше. Однако сколько Петр ни напрягал память, ничего придумать не мог. Он уже почти пал духом, когда вспомнил учительницу, румынку по происхождению, любившую мучить подопечных примерами из истории своей родины. «Расцвет Трансильвании начался на рубеже тысяча шестьсот тринадцатого и четырнадцатого годов, когда пришел к власти князь Бетлен», – вспомнилась Петру фраза, которую она не раз повторяла. Значит, предыдущий правитель в это же время умер. Ну и что, что он не швед, если указать Густаву и на эту смерть, то два таких «предсказания» наверняка его впечатлят.

В том же разговоре с Воротынским в Вязьме царь поинтересовался – кто сейчас правит в Трансильвании? Иван Михайлович, почесав голову, ответил: кто-то из рода Батори, вот только кто точно, он не помнит. В результате было решено угрожать шведам союзом с поляками и сказать королю, что коли он на мир не пойдет, то его мать, сестру и брата ждет та же участь, что вскоре постигнет князя Батори и Эббу Стенбок.

Петр надеялся, что все это вкупе с планом, который начал воплощать Пожарский, подействует на Густава. Но ошибся. К концу осени пришла еще одна грамота от Воротынского, и на этот раз он сообщал, что его миссия не удалась. Увы, шведский король оказался не столь легковерным, как его польский собрат. Расстроенный царь приказал князю Дмитрию Михайловичу бросить все силы на создание боеспособного войска.

Всю зиму тренировались бойцы, изготовлялись пушки, лафеты, шрапнельные снаряды. Маржерет днем и ночью гонял полки, изматывая их до изнеможения, Пожарский контролировал подготовку войск и одного за другим отправлял лазутчиков в тыл врага, Шереметев потрясал бородой, вздымал руки к небу и кричал, что больше денег не даст, утешаясь, однако, возможным освобождением своих западных владений. В общем, все были при деле.

По весне рать под командованием Дмитрия Михайловича выступила к Новгороду. Вскоре стало заметно, что лазутчики постарались от души и принесли врагу немало хлопот. По их подстрекательству тут и там бунтовали против захватчиков городки и села, а некоторые и вовсе скинули шведов.

У князя Пожарского был план, разработанный вместе с Петром: им удалось заранее снестись с новгородцами и договориться, что при подходе царской рати те восстанут против захватчиков. Но все пошло наперекосяк, когда один из казачьих отрядов, коих немало промышляло во вражеском тылу, подстерег неподалеку от Новгорода шведский обоз. Расправившись с врагами, казаки облачились в их одежды и проникли в город. Ничего не подозревающая охрана пропустила их, и лихачи подпалили пороховой склад. При взрыве рухнул кусок стены, взлетели на воздух десятки домов, в которых размещались шведы. Вдохновившись этим, жители разом поднялись и, не дождавшись подхода Пожарского, устроили мятеж.

Увы, вскоре для его подавления в город прибыло шведское войско во главе с Якобом Делагарди. Таким образом, новгородцы, сами того не желая, поставили армию Пожарского в сложное положение.

Когда московская рать миновала Хрестцы, разведчики донесли, что крепость теперь охраняет не только гарнизон, но и большое войско Делагарди. Идти на штурм в таких условиях было равносильно самоубийству, поэтому Пожарский решил пойти на хитрость и выманить врага из Новгорода.

Не доходя двадцати верст до города, он повернул на юг, словно собирался обойти озеро Ильмень и осадить Старую Руссу. А Маржерет тем временем отправил в крепость несколько солдат под видом перебежчиков, якобы недовольных задержкой жалованья. Те, прибыв к Делагарди, рассказали, что русское войско растянулось на много верст вдоль восточного побережья озера, а плетущаяся в хвосте тяжелая артиллерия с небольшим отрядом обслуги сильно отстала. И шведский военачальник не устоял: он решил отбить осадные орудия московитов и тем обезопасить Новгород от штурма. Однако, не исключая возможности обмана, оставил несколько полков в крепости.

Пожарский же устроил противнику засаду и выбрал для этого поле, с двух сторон поросшее лесом. Когда разведчики донесли о приближении шведов, он приказал зарыть на подходе кожаные мешки с порохом и картечью. Рядом разбросали набитые той же «адовой смесью» деревянные чурки – их приготовили, выдолбив сердцевину. Тяжелые пушки с небольшим числом ратников изображали арьергард русской армии, столь привлекательный для врага.