Алекс Кейн - Дотянуться до престола [≈ Младенца на трон!] [litres]

– А якоже бояре на местах сидят по древности рода, то и некрепкий разумом да недобрый бьет челом государю, дабы не служить ниже иного, мудрого и постоянного…

«Вот оно! Молодцы ребята, додумались!»

Почти дремавшие бояре встрепенулись и недовольно загудели.

– А за Великую Смуту богобоязненность оскудела в прихожанах да в священниках. Ноне в церквах людишки не стоят со страхом и благочинно, а дела свои втихомолку учиняют. Равно и иные служители есть именем пастыри, а делом волки…

«И это верно, продажных церковников хоть отбавляй. Но за это возьмусь попозже, поначалу надо самое важное устроить».

На этот раз недовольство прокатилось по рядам священнослужителей, послышались возмущенные возгласы. Со своего места поднялся Иона, ставший после смерти Ефрема митрополитом Крутицким, а заодно и местоблюстителем патриаршего престола.

– Невиданно, государь, чтоб люди малые да на святых отцов наговаривали!

Но Петр знаком руки прервал его:

– Не горячись, владыко, они дельно пишут, – и повернулся к дьячку: – Продолжай.

– А торговлишка обложена податями, что нам, добрым купцам, не вздохнуть…

«Правы, и здесь тоже правы…»

– И крестьяне, коих хозяин не кормит, бегут, а их в пятнадцать урочных лет сыскивают и назад вертают, аки скотину.

«Да, крепостное право – страшное зло, нужно его отменять. Только как? Сказать, что его больше нет, несложно, а вот как это сделать? Крестьяне на барских землях живут, из казны, что ли, за нее феодалам платить? На это никаких денег не хватит, их и так-то кот наплакал. Но что-то делать, безусловно, надо. И законы, законы новые нужны…»

– А иные побивают холопов до смерти. А коли государь услышит наше челобитье, так пущай своею волею великой приговорит об нас предстательствовать да все это в новом судебнике указать.

Теперь уже загудели все: бояре, окольничие, дворяне, церковники. Дьячок меж тем закончил читать и вопросительно уставился на Петра. А царь, оглядев сидевшую на лавках знать, язвительно поинтересовался:

– Что скажете, люди добрые?

Бояре враз примолкли и начали переглядываться, подталкивая друг друга локтями. Петр не без удовольствия подметил, что они опасливо косятся в сторону стрельцов и гостинодворцев. Значит, и впрямь напугались, не зря Москва горела!

Наконец поднялся Шереметев. Пыхтя и отдуваясь, он покачал головой:

– Гиль это, государь, и лихой наговор. Потому как ни в местах, ни в церквах, ни в торговле у нас непорядка нету.

– Оно и ведомо, – усмехнулся Петр. – А не ты ль, Федор Иваныч, просил в Москву полки ввести, дабы от людей простых оборониться? Не тебя ль они со всем почетом с крыльца родимого тащили?

Регент покраснел и только собрался что-то ответить, как царь встал и знаком призвал к молчанию.

– Соляную подать, как вам ведомо, я уже наказал отменить. А виновников ее…

Царь резко повернул голову и уставился в глаза Шереметеву. Тот замер и, казалось, уменьшился в размерах.

– Ты, Федор Иваныч, немало пользы для престола учинил, а потому казнить аль ссылать тебя я не стану. Но ты боле не правитель-регент.

Петр оглядел Собор и провозгласил:

– А регентами отныне быть князю Дмитрию Михалычу Пожарскому да с ним боярину Ивану Михалычу Воротынскому! А пока сказывайте, люди добрые, какие еще думки есть.

– В войсках местничество убрать! – крикнул кто-то из казаков.

– Это да, да, зело вредит, – закивали служивые.

– И в посольствах, – ввернул Воротынский. – Уж где, как не там, крепкий разум для договоров с хитрецами-то иноземными надобен, а не родовитые предки.

Собор зашумел, кто-то поддерживал эти просьбы, кто-то возражал. Поднялся гам, а Петр огорченно вздохнул. Выходит, не удалось ему протолкнуть свою мысль в народе. Ладно, что ж, постепенно так постепенно. Поначалу отменим местничество точечно, а потом уж и везде. Наконец все успокоились, и он объявил:

– Повелеваю созвать в каждом приказе совет, и быть в том совете по пять человек. И по всем делам, коими сей приказ заведует, подать к Рождеству князю Пожарскому грамоты, что и как учинить лучше да по справедливости. И челобитья народные к ним добавить. А опосля мы все их соберем в особое уложение, дабы не по старинке жить, а новыми правилами, для всех вместными.

Голосок его звенел под сводами церкви, отражаясь от стен и образов, и казалось, что сама Богородица обращается к собравшимся здесь людям.

– Коли Собор просит, неволить не стану. Понеже споры о местах и должностях порождают обилие вражды и непорядков, велю отныне местничество в войсках и посольствах забыть!

В огромном соборе повисла тишина, было слышно лишь жужжание мух да скрип Филимонова пера. Бояре, ошеломленные скорым решением, замерли, как громом пораженные, а стрельцы, торговцы и посадские стояли, вобрав голову в плечи, и боялись поверить услышанному.

– А взамен старого местнического порядка в войске и посольствах наказываю завести новый, по коему на лучшие должности брать людей разумных и добрых, во славу государства служащих.

Мстиславский отчетливо икнул и шепотом поинтересовался:

– Да как же это, царь-батюшка? Да можно ли?!

Решительно вскочил со своего места Троекуров:

– Небывало, государь! Это ж какие усобицы начнутся! Как же теперь в войсках места станем занимать?

Петр кинул взгляд на Воротынского – тот, прищурившись, внимательно смотрел на него – и повернулся к воеводе.

– Не по знатности, Иван Федорыч, а по крепости ума да радению государственному. И ежели вручим кому место в посольстве или в полку, хотя он и не великого рода, но в таком деле искусен, то иным считаться с ним местами не дозволено.

– Супротив вековой традиции идешь ты, батюшка Петр Федорович! Порядок исконный попираешь законом небогоугодным!

– Полно, полно. – Царь почувствовал, что начинает злиться. – Господь велит не возноситься над малым человеком. А ведомо ль тебе, что апостол Павел сказывал? Люди, мол, составляют единое тело, и каждый орган важен. Коли вы в сем теле – голова, так не отриньте руку аль ногу и не утверждайте об их бесполезности! Все мы есть люди Божии, и ни один благородный без единого малого жить не могет!

Видя, что спорить бесполезно, Троекуров плюхнулся на лавку. Он сидел, гневно раздувая щеки и всем своим видом демонстрируя несогласие с юным самодержцем. Но никто воеводу не поддержал: снова зашумели стрельцы да казаки, и бояре, уткнувшись взглядами в пол, примолкли.

– Гляжу, никого супротив боле нету? – усмехнулся Петр. – Что ж, быть посему.

Однако, прекрасно понимая, что действовать нужно не только кнутом, но и пряником, он повернулся к сидящим в первых рядах боярам и церковникам.

«Как русские в прошлой моей жизни это называли-то? Дальневосточный гектар?»