Алекс Кейн - Дотянуться до престола [≈ Младенца на трон!] [litres]

– А многие ли с нами? – поинтересовался Лыков, продолжая прерванный приходом Мстиславского разговор.

– Уж немало, Борис Михалыч, поверь. То, что местничество убрали в войсках да в посольствах, – токмо ж первый шажок. А дале царь его и вовсе отменит да наберет в правители сарыни. Вон, глянь, Васька-то его из холопов, а Петруша ему дворянство давать собрался. За государственное, мол, раденье. Кому ж сие понравится? Вот и ропщут бояре. Я кой с кем пошептался ужо.

– Ну, а Филарет что ж? Согласился?

– А куды ж ему деваться? – скупо улыбнулся хозяин. – Небось, хочет за венец-то подержаться. Да и царь лютует. Сказывают, и церкву обижать сбирается. А ведь Филарет ныне православию главный предстатель.

– Да-а, – крякнул князь. – Чем же ты его завлек-то, батюшка? Не отринется ли?

– А вот чем… – Шереметев рассказал о разговоре с митрополитом. – А опосля мы снова встретились да порешили – Филарет станет среди духовенства смуту чинить. Иона-то тоже с нами, да и иные многие, так что, чаю, все ладно обернуться должно.

Мстиславский недовольно скривил губы.

– И что ж, ты всамдель мыслишь, что царь не Господень посланец, а диаволов? Гиль, Федор Иваныч, кто ж сему поверит.

– Митрополит, могет, и не поверил, но сумления у него появились. А уж коли такой умный да образованный нас слушает, то о сарыни и говорить неча, убедим. Верные мне люди уж вторую седмицу на Москве слухи распускают.

– Ну-ну…

– А ежели смердам сего мало будет, так я иную задумку имею. – Шереметев хищно улыбнулся и подмигнул Лыкову. – У меня ж по сию пору Агафья живет…

– Какая Агафья?

– Бывшая мамка цареныша.

– Α-a, ну да, как же, как же. – Лыков повернулся к Мстиславскому: – Это с коей Ефимка, конюх мой, женихался. Мы ж его тогда еще подговаривали…

– Прикуси-ка язык, князь! – рявкнул тот.

– Да полно, полно, – заулыбался Шереметев, – а то я не ведаю. Вам, бояре, меня пужаться без надобности, одно дело учиняем. Жаль, что в тот раз у вас не получилось, ну да ладно.

– Так что баба-то? – поинтересовался Лыков.

– Ну дык она ж при Петре мамкой была тут. Вот я и решил: велю-ка ей сказывать, мол, чудеса те она учинила. Да вон хоть с Ефимкой твоим сообща.

– Как так – она?

– Ну а что там было-то? Глас да рисунок? Вот, дескать, она сама и начертала аль упросила кого.

– А буквицы, иже над ним огнем горели? – хмуро спросил Мстиславский.

– Да были ль они? Ты в это веруешь? Угольком, поди, начертали Агафья с Васькой. Я их не видал.

В горнице повисла тишина, заговорщики обдумывали услышанное. Троекуров тяжело встал, подошел к окну и уставился на снег, белыми хлопьями падающий на двор.

– Нет, Федор Иваныч, пустое это, – покачал головой Лыков. – Дума велит ее расспросить, что она ответствовать станет? Почто ей чудеса сии снадобились?

Шереметев задумчиво почесал щеку. В лучах тусклого солнца блеснули перстни на его пухлых пальцах.

– Да, пожалуй, помыслить надобно.

Троекуров наконец оторвался от созерцания двора и шагнул к столу.

– А что, ежели на Пожарского перевалить? – хитро подмигнул он. – Ведь у тебя, Федор Иваныч, кажись, тогда евонный стражник стоял?

– Верно, – кивнул Шереметев, силясь понять, к чему клонит собеседник.

– Ну, а кто ныне в государстве второй опосля царя?

– Пожарский.

– Во-от, – Троекуров прищелкнул пальцами, – мы и станем баять, мол, князь ради этого и силился Петрушу на престол-то посадить. А для дела сего задействовал свово человечка, а тот Агафью-то и подбил.

– Как?

– Да почем мы ведаем, как? Баба ж, могет, жениться на ней обещался аль еще чего.

– А ведь дельно сказываешь, батюшка, – вскинулся Лыков. – Теперича враз понятно стало, почто ей сие надобно. Ведь этому холопу царь как раз дворянство и жалует. Корысть-то – вот она!

– Верно, толково придумано. – Шереметев радостно потер руки. – Вот только не постесняется ли Агафья сие удостоверить…

– Дык ты ж хозяин, сам и накажи. Коль твоя воля, как ей отказаться-то?

– Добро.

Мстиславский задумчиво поскреб бороду.

– А коли Дума дознавателя пришлет?

– Тогда придется по-иному решать, – с притворной грустью сказал Лыков. – Я так мыслю, неможно Агафье живой оставаться. Баба ведь, враз откроется. Придется, как слухи-то пустит, потравить ее.

Шереметев вздохнул, а Троекуров успокаивающе похлопал его по руке.

– Ниче, батюшка Федор Иваныч, ниче. Для дела великого и дюжины холопов не жалко.

После заутрени и завтрака, по установившейся традиции, Петр снова диктовал указы писарю. Тот тщательно записывал, но вдруг поднял голову.

– Ох, государь, запамятовал… Архимандрит Дионисий чернецов прислал. Стоят на Троицком подворье. Тимоха-то мой излечил его, так он рад-радешенек. Обещался иноков обучить да по всей земле разослать, дабы врачевали. И во всех твоих делах, сказывал, будет самым верным помощником. Уж больно он прочувствовался опосля беседы с тобой, царь-батюшка.

– Это он хорошо придумал, – обрадовался Петр. – Надобно ему пособить. Пиши-ка. Со всех монастырей по три толковых молодых чернеца на Москву прислать, дабы учились лекарскому делу. А как освоят, наказываю возвернуться и всем в уездах помогать да хворобы лечить. И в церквах велю быть хотя бы одному ученому человеку, иже читать, писать и считать могет, и человеку сему раз в две седмицы всех в том приходе обучать непременно.

Филимон записывал, высунув от усердия кончик языка. Но тут дверь отворилась, и с поклоном вошел Пожарский.

– А, князь… Гляжу, ты мрачный, случилось чего?

– На Москве неспокойно, батюшка. – Дмитрий Михайлович озабоченно покачал головой. – Сарынь гудит аки пчелы в улье. Дурные слухи друг дружке передают.

Писарь собрал грамотки в суму и направился к двери.

– Постой, Филимошк, могет, чего надобно будет, – окликнул его царь и снова повернулся к Пожарскому: – Об чем болтают?

Чернец вернулся за стол, а князь перекрестился и возмущенно сказал:

– Да срамота, государь, и повторять-то грешно. Сказывают, мол, никакой ты не посланник, а все чудеса, кои вкруг тебя учинялись, я-де велел сотворить Василию, дабы тебя на царство выбрали, а мне б при тебе пристроиться.

Петр с трудом удержался, чтоб не открыть рот от удивления.

– Фрр, гиль… И помыслить-то смешно.

– Оно конечно, да ведь молве-то остановиться не прикажешь. Люди слушают да верят.

– Ну и пущай себе болтают. Неужто ты, Дмитрий Михалыч, по такой малости прибег?

– Да ладно бы токмо смерды, так ведь и в храмах неспокойно. Митрополиты с архимандритами глаголют об твоем беззаконии. Мол, ты непонятно кем подкинутый, все чудеса твои ложны, а сам чаешь православие порушить и править в безбожии. Летом церковный собор, и, мыслю я, едва патриарха изберут, так он сразу супротив тебя и встанет.