В. Бирюк - Герцогиня

— Увы, ты не мальчишка. Здесь цена неудачи — не десяток розг, а плаха. Но ведь ты лазал в чужие сады? Не испугаешься и теперь. А яблочко будет тебя ждать.

Не сдвигаясь с места, женщина провела ладонью по своему телу. А юноша не мог оторвать взгляда от неторопливого движения её ладошки.

— Тебе надо бежать.

— Почему?! Ты больше не…

Мольба, страх расставания сразу по обретению, вдруг прорвавшиеся, в взвизгнувшем, ушедшим в детский фальцет, голосе юноши, заставил её тяжело вздохнуть

Женщина задумчиво смотрела вверх, на прокопчённый прошедшими столетиями потолок императорского тронного зала. Здесь когда-то горели факела и свечи, звучали мечи и здравницы. Здесь было произнесено множество слов. Какими из них воспользоваться?

Скосила глаза в сторону, на залитое алым, от очередного куска витража, светом луны, напряжённое лицо своего слушателя, чуть усмехнулась и негромко произнесла:

— Муж.

Мгновение в зале продолжалась тишина. Потом юноша вскинулся, заполошно оглядываясь, забормотал:

— Что?! Где?! Когда?!

И остановился. Увидев несколько презрительную улыбку своей собеседницы. Та томно потянулась, бесстыдно демонстрируя изгибы своего тела, закинула руки за голову, заставив свои небольшие груди приподняться, дерзко посмотреть ему в лицо чуть подрагивающими сосками, лениво растягивая и разделяя слова, ответила своему "бесстрашному рыцарю", испуганному до бессвязного лепета:

— Мой. Муж. Скоро.

— Как "скоро"?! Он же уехал! В "Святую Землю"!

Юноша начал резко и беспорядочно дёргать руками, мгновенно позабыв про удерживающие его цепи, елозить ногами, пытаясь подняться на сидение трона, встряхивать головой, отгоняя столь сильное, охватившее его внезапное чувство страха. В этот момент было особенно хорошо видно, что, несмотря на свой рост и широкие плечи, в лице его вполне проявлялся испуганный ребёнок.

Женщина пару мгновений рассматривала его, потом резко рванулась вперёд, схватила за плечо, прижала рывком к трону, навалилась, оседлала его коленопреклонённые бёдра, придавила животом, грудью, яростно зашипела ему в лицо:

— Когда?! Когда ты избавишься от этого детского страха?! Когда ты станешь, наконец, мужчиной!

Юноша, зажатый между крепким деревом древнего трона и крепким телом молодой "прекрасной дамы", снова вынужденный запрокинуть лицо, опять увидел двух стоящих львов на гербе. Это послужило напоминанием. "Они всё видели".

"Всё, что вы делаете в тайне от других — вы делаете на глазах у Бога".

А здесь — на глазах у Вельфов.

И он забился в новом приступе панике. Пытаясь одновременно встать, освободиться, оттолкнуть… Лишь пара звонких пощёчин привела его в некоторое чувство. Продолжая мелко дрожать, он несколько плаксивым голосом, начал жаловаться:

— Что ты знаешь о страхе?! Это не твоему отцу рубили голову на площади! Радостным солнечным утром в воскресный день. Под ликующие крики народа. От… отваливающаяся, отпадающая, откатывающаяся… голова отца — моё самое сильное детское воспоминание! Не ты каждый день с детства ждала такого же себе! Или нож в спину, или яд в любом питье, или каменный мешок. За любое прегрешение. Просто — вызвал неудовольствие. Господина. Или — его присных. Или — приставленного лакея-соглядатая. Или — учителя-ритора. Просто в карцер на денёк. И — забудут. И — всё. Навсегда. До конца жизни.

Женщина, оседлавшие его бёдра, уперевшаяся с силой в его подбородок, всматриваясь сверху в побагровевшее под ней лицо, негромко, но яростно бросила:

— Хватит! Было — прошло! Пора стать свободным! Хватит трахать белочек! Стань мужчиной! Сам делай свою судьбу! Сам владей своим! Не жди милостей! Стань! Хоть чем-то!

Она помолчала пару мгновений и уже другим, просительным, почти молящим тоном, повторила:

— Стань. Чем-то, чем я могла бы гордиться. Кого могла бы ждать, на кого бы могла надеяться.

Убрав ярость из голоса и взгляда, она ослабила нажим, чуть съехала вниз, ласково прижалось к дрожащему ещё телу юноши. Свернувшись у него на плече, успокаивающе произнесла:

— Никлота, миленький…

Резкий толчок вновь содрогнувшегося от ужаса юноши, заставил её отшатнуться.

— Никогда! Никогда не называй меня этим именем! Если услышат — смерть! Меня убьют сразу! Я — Николай!

Умильное выражение на лице женщины мгновенно сменилось дерзким:

— Да ты что?! Тебя всё равно убьют. Если не за имя, так вот за это.

Оно похлопала себя по своему обнажённому бедру.

— Или ты надеешься, что в замке не найдётся слуги, который донесёт? Вспомни:

Поверь, малыш, "земных владык так не ублажали". Ты "всего достиг". В этот раз — даже белочку. Хи-хи-хи…

Женское хихиканье вызвало острое смущение. И сбило панику от мысли о неизбежной расплате за мгновения наслаждения. Настолько необычного… с "вратами" и "устами"… с белочкой на туфле… на троне императоров… под взорами львов Вельфов… Земных владык так… точно "не". Теперь юноша мог говорить более спокойно. И даже пытаться рассуждать.

— Э… Но ты же выкрутишься?

— Я — выкручусь. Получу пару оплеух, обольюсь горькими слезами, буду особенно старательно ахать и постанывать под своим… венценосным боровом. По-высмеиваю твои жалкие потуги. По сравнению с его несказанной мощью.

Женщина несколько кривовато усмехнулась, глядя на стену над троном, где стоящие геральдические львы олицетворяли, казалось, её супруга, тоже Льва по имени Генрих.

— Да… Мой-то… Орёл. Нет, хуже — лев. А вот ты… агнец. Барашек. И коли пустят тебя на жаркое, то по природе твоей. Парнокопытной. А я-то, дура, думала…

Не докончив стиха, женщина разочаровано махнула рукой и, слезши со своего прикованного "конька", подхватила свой плащ. С горечью повторила:

— Себя. Навек. В обладание. Тебе. А ты…

— А я? Ты выкрутишься, а как я?

Юношо растерянно смотрел на свою собеседницу.

— А ты… по судьбе. По судьбе испуганного барашка. Под нож. Или — в подземелье. До скончания жизни.

Женщина принялась убирать в потайной карман свой аппарат с трубкой, когда мужчина вышел из прострации, произошедший от внезапного осознания близости и неизбежности скорого конца, рванулся к ней так, что затрещало древнее дерево. Ярость и смертельный страх придали ему куда больше сил, нежели страстная любовь при предыдущем рывке.

Сталь и дерево выдержали. И тогда он зарычал: