Николай Немытов - Курганник

Виктор щелчком отбросил окурок и вошел на веранду. Лиза отвела за ушко русую прядь — Ковалева словно окатило ледяной водой от ее взгляда.

— Стоять! — глухо произнес Зотов.

— Не понял…

— Стой на месте.

— Ты чего, Зот?

Елизавета поставила таз с посудой рядом с мойкой и, скрестив руки на груди, осмотрела Виктора с головы до ног.

Кузнец подошел к другу, взъерошил волосы на голове, словно проверяя на вшивость.

— Руки в карманы совала? — строго спросил Зотов.

— Н-нет… То есть да, но…

— Выворачивай!

Виктор достал сигареты, зажигалку.

— Ага! — Макар выхватил из его рук пачку, высыпал содержимое на стол, довольно хмыкнул: — Чисто.

Вывернутыми карманами он тоже остался доволен.

Виктор стоял на пороге дома с поднятыми руками, чувствуя себя на допросе в милиции.

— Задний карман, — признался он. — Она засовывала туда руку, — и покраснел от упоминания столь интимной подробности.

Макар осторожно извлек из кармана колечко темных волос и сунул Виктору под нос.

— Вот тебе сюрприз, — саркастически произнес Зотов.

— Чего это?

— Прядь дамы сердца, сэр Ланселот. Раздевайся, — велел он приказным тоном, зажигая горелку газовой печи. Виктор никогда не видел, чтобы волосы горели зеленым ядовитым пламенем.

— Что, блин, творится? Зот, ты, часом, не двинулся рассудком?

— Нет, но у тебя есть такая возможность.

— В смысле?

— Потом. Все потом.

Лиза достала из старого буфета водочную бутылку с винтом и налила полный стакан:

— Выпейте, Витя.

Ковалев поморщился:

— Нет. За один раз мне столько не потянуть. К тому же я и так хорошо выпил.

— Это не водка, брат. — Макар положил руку на его плечо. — Это лекарство.

— А я болен? — удивился гость.

— Сойдешь с ума, — обыденным тоном ответил Зот.

Ковалев пригубил — обычная вода.

— Пей-пей. До дна.

Виктор опорожнил стакан.

— Хорошая водичка. — Он причмокнул губами. — Теперь-то штаны можно надеть?

— Валяй. Больше сюрпризов нет.

— Чего-то я ничего не понимаю. — Ковалев застегнул брюки и накинул рубашку.

— Скоро поймешь. Айда во двор.

Ковалев взял со стола сигарету и зажигалку, последовал за другом.

На дворе совсем стемнело. Виктор затянулся, выпустил дым к небу, украшенному звездной россыпью августа.

— Хорошо, — вздохнул он. — Так от чего меня лечили? И за…

Ковалев кашлянул. Тошнота неожиданно подступила к горлу.

— Ага, блин! — прошипел сквозь зубы Макар. — Вот зараза.

Ковалева трясло и давило, слезы текли по лицу, жгло носоглотку, а поток не кончался. Когда же все прошло, он почувствовал тонкие нити, свисающие из горла.

— Терпение, брат, терпение. — Зотов потянул за них.

Виктор скосил глаза и, к своему удивлению, увидел несколько длинных темных волос. От увиденного его скрутил новый спазм, но желудок был пуст.

— Теперь все, — вздохнул кузнец.

Виктор выпрямился, кое-как доплелся до скамьи у стены.

— Господи… Это чё было-то? — тяжело дыша, спросил он.

— Святая вода.

Ковалев внимательно посмотрел на друга.

— Ты давал ее мне? Причастил, значит. А? — Он изобразил волосы, вытаскиваемые изо рта.

— Волосы — бабий приворот. Не дергайся. С тебя на сегодня хватит.

— К-как? И кто? Люба?

— Ну а кто ж. Патлы любимой не узнаешь, что ли? Привязать тебя хотела. Парень городской, видный. Бизьнесьмен. Сейчас на бизьнесьменов самая охота.

— Да пошел ты…

Виктор отвернулся. Макар с легкой улыбкой наблюдал за другом, испытывая жалость к человеку, который волей случая попал в странные обстоятельства и теперь пытается объяснить их с точки зрения собственного опыта. У Ковалева дрожали руки, от него воняло рвотой.

— Я же не глотал… это, — тихо произнес Виктор.

— В тарелку сыпанула толченых.

— И ты знал?! — Ковалев подскочил на месте. — Видел?!

— За ней уследишь! Как же! Ты же втюрился в нее с полоборота.

— Да пошел ты!

— Сам пошел! Умываться.

Виктора трясло от холода, потому самостоятельно умыться у него не получалось. Лизе пришлось поухаживать за гостем. Теплые ладошки омыли лицо, шею Ковалева, а потом вытерли толстым полотенцем. Виктор с наслаждением окунулся в махровое облако, чувствуя себя маленьким мальчиком в материнских руках.

— Ну вот. Как новенький, — сказала Лиза, глядя на него грустными глазами.

— Спасибо, — тихо произнес Виктор, не отводя взгляда. Вранье!

Вранье все, что Любка наплела. Лживая сука! Тварь!

Он коснулся губами девичьей ладошки, но Лиза быстро отдернула руку.

— Идите спать, Витя, — посоветовала она, отворачиваясь. — Я вам в комнате постелила.

Макар отбросил тюль, зашел в беседку, где они с Лизой обычно спали теплыми летними ночами. Он сел на постель, принялся вытирать влажную после душа голову. Девушка наблюдала за ним, прикусив нижнюю губку.

Зотов бросил полотенце на спинку стула и сидел, ссутулившись, думая о чем-то своем.

— Мак, — тихо прошептала Лиза. — Мак, может, тоже выпьешь воды?

— Перестань, мышонок. — Голос Макара был немного раздраженным. — Второй раз на те же грабли — это слишком. Тем более я сидел далеко. Будет она на виду у всех через стол тянуться.

— Ты ведь видел, как она Виктора приворожила?

Девушка говорила осторожно, опасаясь разозлить вспыльчивого возлюбленного.

— Ну видел, — после некоторой паузы ответил Зотов. Он чувствовал ее напряжение и испытывал стыд и жалость к любимой.

«Господи, неужели я такой зверь? Бедная моя мышка, прости. Прости меня!»

— Разозлился я на этого бабника — нашел, кого пригласить. А с другой стороны — Витек не виноват.

Лиза выскользнула из-под простыни, обняла за плечи, прижалась обнаженной грудью к крепкой горячей спине Зотова.

— Будет ему уроком, — заключил Макар.

Он усадил девушку на колени и заглянул в глаза, синие в сумраке ночи.

— Милая моя. — Зотов облегченно вздохнул, словно скинул с плеч непомерную тяжесть. — Моя радость. Моя любовь. Прости меня, мышонок. Я уже сотню раз пожалел, что заморочил тебе голову…

— Перестань, перестань, перестань… Я люблю тебя, люблю. — Она принялась целовать лицо кузнеца, а потом прижала к своей груди.

Макар прислушался к ее маленькому сердечку.

Будь ее воля, Лиза никогда бы не пустила его в ночной поход, но он уйдет, все равно уйдет, и не спросит, и не станет спорить, и не скажет, куда направится в этот раз: в старую усадьбу ли, на курган ли. Он уйдет, потому что хочет знать, хочет видеть, пока доступна аномалия, пока темными тенями проносятся по степи всадники, пока снятся чудные сны. Уйдет, потому что потом не будет ничего, потому что дальше предстоит обычная жизнь, лишенная чудес, опасности, туманов.

Он знает, что может случиться так, что «дальше» не будет, может произойти то, чего так боится она. Может случиться так, что он просто не войдет во двор дома ранним утром измотанный, покрытый пылью и радый открытию нового прохода к кургану или найденной древней безделице. Однажды он вернулся с раной в предплечье и обломками стрелы в руке. Глаза его светились радостью — стрела оказалась скифской! Она испугалась, но не подала вида. Больше всего ее тогда потрясло то, с какой скоростью зажила рана. На нем любые раны заживали, как на собаке. Он поправлял: как на волке.