Алекс Коста - Вавилон и Башня

– Дед Матвей…

– Сам знаю! Уже пятый десяток дед Матвей. Еще при царе был Матвеем, потом при Киренском, как его там… хрен вспомнишь, как звать жида. А теперь при этих, красноперых и одном грузине.

– Эй-эй-эй! Матвей, заговариваешься! – сказал Шаповалов.

– Да ну… – махнул тот в сердцах на него, свернул самокрутку. – Куришь? – и, не дожидаясь ответа, протянул мне.

До войны я не курил. Но тут пристрастился. Никак в толк не мог взять, как дед Матвей и другие солдаты могут эти самокрутки крутить так просто: на ветру, на морозе, в окопе, негнущимися, обмороженными пальцами. Да где бы ни пришлось! И так ловко у них получается!

– Спасибо, дед Матвей.

– Тут на «спасибо» далеко не уедешь.

Шаповалов закурил папиросу.

И как достать Бэку? Я, правда, не инженер, а математик. Да еще с неоконченным курсом. Не знаю. Вот так буду стоять, думать, а дед Матвей возьмет и сделает что-то, как будто и не думая даже. Возьмет и сделает. И получится! Главное, что получится! А я все еще думать в это время буду. За такие пустые раздумья больше всего себя не люблю.

– Ну?

– Может, веревку сделаем?

– Е-мое, Кинстинтин, дорогой! Стоило штаны шаркать в институтишке? Какую такую веревку? Тонн десять в этой дуре. Из чего ты такую веревку сделаешь? Может, из коры скатать, а?

– Кора?

Я вдруг вспомнил, как плетут лапти в деревнях. Странно, что дед Матвей этого не знал. Из коры ветлы, белой ивы, которая здесь повсюду, может получиться толстый и очень прочный трос. Зацепим за Бэку, пять солдат будут тянуть, пять толкать. Как раз людей хватит.

– Из коры, говорю, скатаешь свой трос, что ли?

– Из коры!

– Ну ты чего, дорогой Кинстинтин? Какая кора?! Говорю тебе, десять тонн. Вчера сколько щеглов толкало… с десяток? А все одно. Так что ты это… чего-то не то удумал…

– Толкать мало, дед Матвей! Надо тянуть! Чтоб тянули и толкали! На манер пробки из бутылки…

Я решил не продолжать сравнение с винной пробкой, мог получить от деда Матвея какого-нибудь «барчука» или «кровопийца».

– Да ну… – и дед Матвей щелчком отправил окурок в глиняную жижу.

Но получилось! Получилось, как я придумал! И почему я постоянно сомневаюсь в себе?..

Солдаты весь вечер вязали веревку из коры. Вышел плотный толстый трос. Не очень длинный, но вполне достаточно, чтобы ухватиться пяти парам рук. И кто бы мог подумать, что у такого хлипкого деревца столь эластичная кора! Стоит несколько «прядок» друг с другом сплести – не разорвать никак.

Дед Матвей, пиная куски коры своими болотоходами, которые пришли на смену сапогам, все подшучивал надо мной:

– Что, профессорский сынок, лапти собрался вязать?

Я не обижался. Больно уж хотелось свою идею проверить: сработает ли?

К утру трос был готов. Обвязали за переднюю часть рамы. Пять солдат тянут, пять толкают. Дед Матвей осторожно включил передачу, по чуть-чуть прибавляя газ.

Бэка поползла вверх! Медленно, но вверх! Эти пару сантиметров движения походили на настоящее чудо, впервые за последние пять дней. «Раз-раз-раз… раз-раз-раз…» – отсчитывал я каждый сантиметр, наблюдая, как крупные ромбики протектора вгрызались в глину. Бэка продолжала ползти, дальше и дальше. Совсем трудными оказались последние метры. Перепад оврага огромный – Бэка чуть не повисла на брюхе. Тут дед Матвей гаркнул:

– А ну, пр-о-о-чь! – и до упора вдавил педаль газа.

Бэка рявкнула, поднимая из-под колес грязь и дым от горящих покрышек, и, опасно покачнувшись, взмыла вверх. С таким звуком, словно и правда бутылку с вином открыли: «Шпау-у-к!»

Всё! Свобода! Как и не было этого сырого блиндажа, промокших насквозь сапог с килограммами глины, десятков едких самокруток… Мы покатили к линии Маньчжурского фронта. А когда болотистая местность сменилась степью, разогнались как следует, чтобы нагнать подводы. Только и слышно, как с боков Бэки отваливаются куски глины – «шух-шух, шух-шух, шух…».

– Голова! – потрепал меня по волосам дед Матвей, протягивая самокрутку, толстую и ровную. Вроде как благодарит меня. Я с удовольствием взял. Курить хотелось. Мы сидели в кузове, на кочках потряхивало, двигатель утробно рычал, но не кашлял. Значит, все в порядке.

«Эх, хорошо!» – подумал я, хотя слово «хорошо», кажется, не совсем подходило к Маньчжурской степи, войне, роте голодных промокших солдат. И почему именно в такие простые моменты чувствуешь себя хорошо по-настоящему? Не наигранно, а, правда, хо-ро-шо! Моменты простого, чего-то неподдельного, правильного.

– Дед Матвей, вы счастливы сейчас?

Дед Матвей привык к моим чудны́м вопросам. Редко на них отвечал, но и не злился. Просто говорил «да» или «нет».

– Ладно, – смахнул он слезу от встречного ветра. – Ты что, думаешь, что счастлив?

– Не знаю. Иногда, как сейчас, думаю, да. Может, потому что получилось, что задумывал. А может, еще почему-то другому.

– Ну… —

И, не успев ответить, дед Матвей вскинул ружье, он охотился на попадающуюся по дороге дичь, поэтому, помимо солдатской трехлинейки, держал наготове трофейный «зауэр» [5] «Зауэр» – немецкая марка охотничьего ружья. В СССР, как правило, было трофейным. .

Я услышал сухой характерный щелчок спускового механизма и гулкий звук выстрела, раскатившийся по степи. И только потом разглядел, куда стрелял дед Матвей. Удаляющаяся маленькая фигурка странно петляла, убегая не прямо, а словно все время поворачивая в разные стороны. Может, этот странный человек, который неведомым образом очутился здесь, хотел, чтобы в него не попали, потому так бежал? А может, просто оббегал какие-то неровности? После выстрела фигурка немного присела. Потом опять побежала, потом опять присела и, наконец, припала к земле.

– Тр-рр-ра-ввии! – дед Матвей старался перекричать двигатель Бэки.

Я почему-то услышал «бр-р-р-а-висси-мо». И представил деда Матвея в ложе театра. Как будто он встал после арии, хлопал в свои огромные ладоши и громко кричал: «Бррр-р-а-ви-ссимо… бррр-р-а-ви-ссимо…» Только вместо сцены была степь, а вместо примы – маленькая, казалось, свернутая калачиком фигурка.

Тогда я не знал, что этот маленький «комок» сильно поменяет мою жизнь.

<���СССР, 1970-е годы>

То ли от солнца, то ли от того, что здесь часто стирали белье, а стиральный порошок попадал на доски, но они были почти белыми, безжизненного вытравленного цвета с темными прожилками. Через широкие прорехи проглядывали другие. Старые и черные, подтопленные мутной водой, местами затянутые зеленой тиной.

Новый приступок сколотили поверх предыдущего. Сейчас, в этих двух приступках, целом и затопленном, ощущалась череда поколений. Подобную «череду поколений» Вениамин чувствовал и в своих ногах. Такие же, как у отца. Вроде бы крепкие, но не из того места растут. Точно эти белые, маловатые для его возраста ноги приделали к телу нарочно – не совсем так, как нужно. Чтобы их хозяин не мог быстро бегать, высоко прыгать, сильно лягаться в драках. Конечно, Вениамин не думал именно так, был еще слишком мал, просто все время чувствовал, он – не такой, «не хорошо» не такой.