Александр Афанасьев - Врата скорби. Идем на Восток

— Зачем на базар поперся, казак? — спросил Велехов

— Та посмотреть, как люди живут… — Митрий был наполовину украинцем, оттого говорил часто на этом языке. Но отец был казаком, потому и Митрий — казак

— И чего? Посмотрел? Хорошо живут?

— Зараз посмотрел.

— Давай, докладывай, что увидел.

Митрий рассказал, как было, не забыв упомянуть и про воровство. Велехов тяжело вздохнул

— Дурак.

Митрий ничего не ответил

— Значит, слухай сюда, казаки, второй раз повторять не буду. Здесь все кругом враги, ясно? Кто не понял — здесь башку отрезать могут только за то, что ты есть. Поэтому, правило номер один: отлучаясь в город, сообщать мне или Кательникову, куда и на какое время идете, в местах присутственных — находиться не менее чем по трое, не теряя друг друга из виду, и чтобы у каждого было оружие. Это первое — всем понятно?

— Так точно — кто-то вместо уставного так точно «закивал»

— Правило второе. Не ходите в места, о которых вы ничего не знаете, и из которых сложно выбраться. По шукам [29] шук – рынок местным — дальше второго, третьего ряда не заходить. Можете не выйти. Правило номер три — не привлекать к себе внимание, не устраивать никаких разборок, драк на виду у местных. Все вопросы решаются в лагере. Мафгум [30] ясно, понял? (Арабск.) ?

Казаки снова закивали. По виду поняли, хотя черт их знает.

— Второй раз повторять не буду. А тебе, казак — как доберемся до лагеря, лично десять горячих по заднице всыплю. Чтобы наперед умнее был. Ясно?

— Так точно.

— Тогда — нечего тут стоять. Что — все обустроились? Заняться делом, приду — проверю, не дай Бог у кого срач будет. Бегом!

Казаки — тронулись к лагерным баракам. Конечно, они тут временно — но пока так, казаков чем то надо занять. Правильно на действительной говорят: казак, который ничем не занят — суть преступник.

Велехов вернулся к Мерседесу. Волков, завидев его, сплюнул на землю, как местные

— Короче, сотник, если этот шеболдай тебе не нужен, я его забираю. К делу пристрою, вот те крест, мотаться не будет.

— Да забирай.

Митька беззлобно улыбнулся.

— Покедоыва, господин казак. Со всем к тебе уважением — не понимай лихом Митьку, честного одесского вора. Лады?

Григорий сплюнул с досады

— Иди… честный одесский вор. Свечку поставь, что нагайки не выпал…

От Адена и Аль-Иттихада, через горные отроги — дорога идет на Лахедж, административный центр провинции Лахедж и перевалочный пункт для караванов, идущих на Катабу, в Йемен и дальше — в Неджд, и в Мекку. Там же, помимо казарм султанской гвардии — находятся русские казармы. В Лахедже, который расположен не на самом побережье — квартируют и некоторые другие службы, которым близость к враждебному морю не слишком то по душе. Затеряться там просто — слишком много караванов, слишком много купцов…

Сидя на переднем сидении Мерседеса идущего на полной скорости — Митька Шалый, честный одесский вор бездумно смотрел на полумертвую, выжженную солнцем землю по обе стороны дороги. Редкие оазисы — лишь оживляли пейзаж, говорили о том, что и здесь может быть жизнь. Горы остались за спиной… а он плыл по жизни, как и обычно, как и сложенный из бумаги кораблик, пущенный детьми по шаловливому весеннему ручью… и другой жизни для себя он особо и не хотел. Есть такие люди… перекати поле, называются. Они не плохие они просто другие. Сам Митька иногда думал про себя — открытый душой.

По дороге — попалась машина, точнее ее остов. Какая-то легковая — обстрелянная, сгоревшая и спихнутая на обочину, как будто так и должно быть. Митька присвистнул — лихой свист унес ревущий ветер, повернулся к Волкову, но тот и вида не показал. Как будто то, что они увидели на обочине — было вполне обычным делом.

Да… а похоже, тут беспредел в полный рост…

Лахедж — оказался неожиданно чистеньким, центральные улицы были замощены камнем, а среди обычной арабской одноэтажной и дувальной архитектуры — попадались и британские, а то и русские домики. Когда-то здесь — было стрельбище и казармы британской Морской пехоты Его Величества, потом — это место заняли русские, перестраивая на свой лад. В отличие от Адена, стиснутого со всех сторон горами, прижатого к воде — здесь места было, сколько хочешь. Унылая, прокаленная солнцем земля, уходящая куда-то за горизонт и переходящая в пустыню Руб эль-Хали. Дорога здесь — шла на Хариб и дальше, по пустыне — но, не выпуская из виду зазубренный монолит гор…

Было пыльно. Ветер нес пыль с пустыни, и это в спокойный день, при относительно несильном ветре. Митька — не знал, что такое хамсин — сильный, ураганный ветер, поднимающий тучи песка, тысячи и тысячи тонн песка и способный занести машину с людьми по крышу за десять — пятнадцать минут. Улицы — были занесены эти песком примерно по щиколотку — пустыня все равно возьмет свое, пустыню не победить.

Они заехали куда-то, в какое-то место, обнесенное забором. Это сильно напоминало купеческие склады, правда, новые, совсем не те лабазы, которые строили в начале века. Место было обнесено забором, на воротах стоял часовой с автоматической винтовкой, он кинул взгляд на въезжающую машину и на этом проверка закончилась.

Машина поехала мимо длинных, собранных из полукруглых стальных конструкций складов, заехала за них. Здесь стояли грузовые машины и в их тени прятались несколько бородачей в белых одеждах. Не курили — а просто сидели на корточках в тени. Увидев Мерседес, они начали нехотя вставать…

— Амила! Амила [31] Работать! Работайте! (арабск.) За арабами надо постоянно присматривать, иначе работать они не будут. Арабские мужчины считают позором работать ! — раздраженно закричал Волков, выскакивая из машины, и добавил еще что-то, чего Митька не расслышал

Арабы — побежали в сторону ангаров, не слишком быстро, впрочем.

— Вот скоты безрогие… — выругался Волков, бросая в машину казачью нагайку — целый день так сидеть готовы…

— А мне то чего делать, господин казак? — простецки спросил Митька

— Здесь сиди. Хочешь сбежать — давай. Тридцать верст по пустыне

— Да и я не думал…

Волков скрылся в небольшом, одноэтажном, сложенном из местного глиняного кирпича здании, Митька скосился на приборную панель. Машина была армейская, потому ключей к ней не было — повернул тумблер, мотор и завелся.

И куда дальше?

— Влип ты, братан… — сказал он сам себе — влип.

От нечего делать, он встал в машине в полный пост, посмотрел вдаль. За забором — редкий кустарник, мертвая, каменистая земля, версты и версты просоленной, каменистой пустоши. Солнце — как кара этого мира, чужого, грязного и непристойного, как сгусток ненависти тех, кто живет под ним, в страданиях бессмысленности. Здесь нет ничего кроме солнца, и оно неизменно как само неторопливое время…