Александр Афанасьев - Врата скорби. Идем на Восток

Да, и еще одно. С машиной — не было никакой охраны, да в кабине двое — водила, который при необходимости поможет погрузить, да котловой, из числа тех, кто торговаться умеет. Но машину не трогали, никто даже не думал об этом. Это не Кавказ, это Восток. Здесь все сложнее и тоньше. Тот, кто с превеликой радостью поучаствует в нападении на конвой с целью грабежа — даже не подумает тронуть тех же казаков, которые приехали на рынок за товаром. Раз приехали с деньгами, значит — их право купить, на рынке все споры и дрязги прекращаются — иначе, на следующий раз ничего не продадут уже тебе. Местное общество — как и на Кавказе, было единым организмом, единым зверем, только намного более сложным в поведении. И никто не мог сказать — когда в усатой тигриной улыбке — проглянут мраморные ножи клыков…

Рынок — был виден сразу. По дыму десятков и сотен печей и тандыров, по непрестанному, людскому, муравейному шевелению. Рев ослов — перекрывал бормотание дизельных двигателей, девятнадцатый век — здесь пока побеждал двадцатый, несмотря на то, что местные торговцы уже научили русских водил слову «бакшиш» — это когда за часок из порта на рынок обернуться, с грузом, за отдельную денежку. Бывало, кто и две ходки успел сделать…

Автомобиль — старый АМО фыркнул мотором и остановился у навесов. Когда сговорятся о цене — подгонят, куда нужно для погрузки…

— Ты как? — спросил Митяй, подмигивая — вместе будем держаться, али врозь? Я что так, что так согласный…

Казак — его звали Митрий, как нарочно, пожал плечами.

— А вместе и сподручнее. Только я языка совсем не знаю…

— Это не проблема. Я тоже не знаю. Пошли…

Нарвались они довольно быстро…

Базар на Востоке — больше чем базар, и на базаре есть свои правила и законы. Базар — это и витрина, и что-то вроде мужского клуба, и место, где можно утолить самые экзотические свои желания. На базаре — часто торгуют женщины, мужчины сидят либо рядом, либо в чайхане, потягивая терпкий, вкусный чай. За редким исключением — мужчины на Востоке не привыкли работать. Как говорят на другом берегу, мужчина должен смотреть на небо, а не на землю [26] Британское и итальянское Сомали, в нашем мире объединенное довольно таки искусственно. Там и самом деле бытует такая пословица, мужчине считается позорным работать. Не позорные занятия — война, набеги, скотоводство, пиратство и контрабанда. А так как система орошения и мелиорации разрушена тридцатью годами войны… . На базаре — каждое племя имеет свои, откупленные торговые ряды, в которых места передаются из поколение в поколение. У кофеен — на корточках сидят люди, переговариваются, внешне совершенно безразличные ко всему — но стоит только чему случиться, и базар станет в одно мгновение разъяренным ульем. Ворам здесь рубят руки, часто даже не дожидаясь формального приговора кади, исламского судьи. Благо — колода и топор всегда найдутся.

Митька Шалый — хорошо знал, что делают с ворами в мусульманских странах — все-таки в Одессе шалил, а на другой стороне ласкового Черного моря — Константинополь. Но это его, конечно же — не остановило.

Первый кошель он разрезал так виртуозно, что даже Митрий ничего не заметил. У него была писка — заветная, испытанная — не монета с заточенным краем, а половина лезвия станка Уилкинсон Сворд. А насчет кошельков здесь были точно лохи, не то, что на Привозе. Там не то, что в карман поглубже суют денежку — там еще и руку на нем держат. И все равно умудряются воровать.

Только на третьем кошеле — Митрий заметил неладное. Толкнул блатаря в плечо.

— Э… ты чего?

— А? — Митька сделал вид, что не услышал.

— Ты чего творишь зараз, а?

— А чего?

— Э… нет. Я воровать не желаю. И тебе не дам…

— Иди сюда…

Митька — толкнул молодого дубоватого казака в сторону, прижал к стенке.

— Ты чего — а? — пошел в наступление он — кто тут ворует?

— Да ты и воруешь!

— Я ворую?!

Надо было знать одесских воров — они и взятые на кармане будут клясться — божиться, что просто перепутали чужой карман со своим…

— Ты воруешь!

— Где ты видел, что я воровал? А?

— Да сейчас и воровал!

— Да ты чо? А где потерпевшие — а? Где терпилы, тебя спрашиваю! Ухарь!

Казачина, выше Митяя сантиметров на двадцать, но совершенно ничего не способный противопоставить острому как бритва языку вора — затравленно огляделся… и понял, что что-то неладно…

— Гы… ты глянь.

— Чо? Где терпилы то твои, а? Ты базар фильтруй, да?

Но казак — смотрел поверх его плеча и Митька вертко, как в руках городовых по малолетке — извернулся.

Они и в самом деле — зашли куда-то не туда. Их уже обступило десятка два рашидов — так звали горцев из племенных объединений горных районов и соседнего Договорного Омана. В отличие от пустынников — они носили черную или бурого цвета, отлично камуфлирующую на горных склонах одежду и были настроены весьма и весьма недружелюбно. Если пустынники — перед тем, как начать стрелять хотя бы пытались решить проблему — то эти «брали высокий тон» с ходу и без предупреждения.

Митька вымученно улыбнулся, понимая, что языком не владеет.

— Миль пардону граждане у нас все спокойно. Все в поряде…

Рашиды молча стояли — и хорошо если бы стояли, так подходили новые…

— Так, концерт закончен, всем спасибо за внимание. Автографы не предлагаю, устал-с…

Этот рынок был не для русских. Не для белых. И уж точно не для казака — а Митрий был в казачьей форме, пусть старой и без знаков различия, надетой на время переезда. Но все равно — если Митяй в одиночку еще мог вывернуться, то присутствие здесь казака — требовало крови.

— Так, господа, на бис желаете. Извольте-с…

Как ни странно — именно у Митьки Шалого, битого и проловленного одесского вора, вошедшего в конфликт с крестными отцами города, вора, гешефтмахера и профессионального пистолетчика — шансов выбраться из этой переделки было намного больше. Как и у тех, кто волей судьбы оказался рядом с ним. Дорога судьбы казака — прямая как штык, как шлях в степи. Молодость, служба, пахота на собственной земле, данной еще дедам — прадедам Императором за службу. И в такой ситуации — у них одна дорога — прямо вперед в лоб на прорыв. Иногда это работает — но не тогда, когда двое против тридцати. А вот Митька — был вором и постоянно жил на грани. Каждый день в Одессе — он рисковал быть проловленным карманной бригадой или отрядом по борьбе с бандитизмом, или конкурентами, или просто парой молодых щеглов из отмороженных на всю голову. Он не имел никогда денег больше чем на месяц, часто вставая — он не знал, где будет обедать, не то что преклонит голову следующей ночью. Такая жизнь развила в нем наблюдательность и готовность к любым неприятностям. В трамвае — старом добром одесском трамвае — он как-то раз положил четверых, уходя от преследования… с этого, собственно говоря, скитания его и начались.