Владислав Савин - Зеркало грядущего [litres]

– Мы сделали это! Если нас поймают, то расстреляют, повесят или пошлют на гильотину?

Так делал один мой приятель – шутил над смертью, чтобы ее отпугнуть. И мы не знали еще тогда, что президент жив. Моя спутница ответила с нервным смешком:

– А даже так – по мне, лучше, чем сдохнуть на панели!

И добавила серьезным тоном:

– Даже при том, что мы вляпались в авантюру. Ты заметил, что этот Лекур явно не француз?

Я пожал плечами. Возможно, что он советский. Или из ГДР.

– А я бы сказала, что он американец, – ответила Адель, – хотя не знаю, русских я не встречала, может, и они такие же. А когда приходили немцы, мама выставляла меня гулять на улицу. После ее за это обрили. Ты тоже считаешь меня – дочерью немецкой шлюхи?

Так сказал русский вождь Сталин: «сын за отца не отвечает». Наверное, и дочь тоже? И, вспоминая, чему нас учили на политзанятиях, о союзе всех беднейших классов против классов богатых – лично я думаю, что дамы высшего полусвета должны будут после победы революции ответить наравне с буржуазией, ну а честные девушки с рабочих окраин, вынужденные заниматься этим от бедности, получат возможность зарабатывать на жизнь честным трудом. А отчего ты решила, что Лекур янки?

Адель не успела ответить. Мы въехали в Компьень. На обочине стоял тот самый американец, с поднятой рукой. Даже странно – обычно ведь американские военные ездят на джипах. Отчего я остановился, чтобы его подобрать? Подумал о безопасности, американцы ведь во Франции – это хозяева, спасибо нашему продажному правительству, – а значит, автомобиль, где едет их солдат, будет менее подозрителен в глазах наших полицейских.

Он сел на заднее сиденье – гладко выбритый, с улыбкой, будто сошедший с плаката. Начала говорить на вполне понятном французском, сначала поблагодарил, что мы остановились, а затем почти не умолкал. Мы узнали, что его имя Джон Доусон, что он лейтенант медицинской службы, сам из Филадельфии, где до сих пор его родители живут, что он вообще-то против войн между цивилизованными народами, «все споры должны решаться международным судом, таким как была Лига Наций, а теперь ООН», однако в армию пошел добровольно.

– Такая возможность за казенный счет поездить, посмотреть мир. И не только ради удовольствия, но и для интересных наблюдений. Месье, вам не приходило в голову, что страны и народы тоже проходят свой жизненный путь, подобно личностям, и на этом пути их караулят схожие искушения? Когда Господь, история, или судьба – понимайте как вам удобнее – посылает вашей стране испытания, которые вы должны пройти с честью. И худшим соблазном тут является коммунизм: отобрать у богатых, раздать бедным – это может в определенных условиях решить ваши проблемы здесь и сейчас, оказавшись эффективным. Но в долгосрочном плане – это путь в никуда, поскольку уничтожает самых успешных, зато велит всем равняться на неудачников, а значит, снижает конкурентоспособность. И Соединенные Штаты подлинно великая нация не из-за своей промышленной мощи и экономического успеха – но прежде всего потому, что мы это испытание успешно прошли. Представьте, что вы, месье, судя по всему, не из неудачников – жили бы не в своем доме, а в «общежитии», как в России называются казармы для рабочих, виделись со своей супругой лишь по воскресеньям, и то при условии перевыполнения вами производственного плана, одевались и питались единообразно со всеми, не имели права владеть недвижимостью, которая вся принадлежит государству, и во всем подчинялись бы словам старшего, который зовется «секретарь», а в военное время «комиссар»? Это сейчас в России и других коммунистических странах – однако же и у нас в Штатах во время Великой депрессии такой порядок был для миллионов бывших безработных, собранных в так называемый «гражданский корпус», причем наш Фрэнки Рузвельт руководствовался именно коммунистической идеей, которая тогда была весьма популярна даже среди образованных американских кругов [39] Соответствует истории. «Гражданский корпус», созданный в США в 1933 г., полувоенная организация, члены которой жили в лагерях с армейской дисциплиной, носили униформу, получали казенный паек и работали «где пошлют» – строя в основном объекты инфраструктуры. . Однако же наш американский народ, посмотрев на этот порядок, его отверг. Потому что подлинно свободный человек не ждет, что кто-то решит его проблемы, а решает их сам. Во время Депрессии отдельные черты нашей жизни были ужасны – но мы никого в них не винили, а те, кто выжил, гордятся, что выдержали и стали сильнее. Теперь же я смотрю на европейские народы – и знаете, даже немного завидую вам, кому лишь предстоит сдать экзамен, который уже сдали мы.

Он говорил и говорил, высокомерным тоном – как белый миссионер, читающий проповедь дикарям. Я спросил его:

– Ваш отец, случайно, не священнослужитель?

– А как вы догадались? – изумился Доусон. – Да, и он, и его отец, мой дед, трудились на священнической ниве. Самое нравственное занятие – указывать людям истинный путь. И долг Америки перед всем миром, ее историческое предназначение…

И тут Адель вмешалась в разговор, сказала чарующим тоном:

– Милый, останови. Я хочу выйти на минутку, в кустики. Пока никого вокруг не видно.

Добавила, обернувшись к американцу:

– Мистер, вы не желаете размять ноги? В тех зарослях, мне кажется, нас никто не увидит.

Доусон какой-то миг выглядел ошалелым, даже замолчал. Затем спросил:

– Вы француженка, а не бельгийка?

– А как вы догадались, мистер? – спросила Адель. – Или вы что-то имеете против французских женщин?

– О, нет! – осклабился американец – это выглядело уже не приветливо, а мерзко. – В этой дряхлеющей стране есть лишь две стоящие вещи: женщины и вино. При том что у нас в Штатах сейчас касаемо первого аналог сухого закона. Но как бы это… вы ведь молодожены? И что скажет ваш супруг?

Он взглянул на меня, я пожал плечами, ничего не понимая. Адель мило улыбнулась и сделала странный жест, показав американцу две ладони с растопыренными пальцами. Доусон кивнул и еще раз взглянул на меня, с сожалением и превосходством. Я смотрел, как они шли к кустам – американец впереди, Адель чуть отстала, ей мешала узкая юбка. Когда они отошли от дороги шагов на десять, в руке у девушки откуда-то появился пистолет. Выстрел, второй, третий – Доусон падает. Адель встает над ним и после короткой паузы стреляет еще раз. И возвращается к машине, мы поспешно отъезжаем.

– Пять долларов! – сказала она. – Знаешь, как это было в Париже, сразу после Освобождения? Когда такие вот янки в военной форме могли подойти к тебе на улице среди дня и показать упаковку чулок, банку тушенки. А чаще пять долларов – это было что-то вроде общепринятой расценки. Такой вот жест – показать тебе растопыренную пятерню – значил это самое, «ты сейчас идешь со мной». И никто вокруг «не замечал», ни прохожие, ни жандармы.