Владислав Савин - Красные камни [litres]

– Больно? Потерпи, пройдет, вдохни глубоко, еще раз. А представь, как лежала бы твоя тушка на асфальте после полета с четвертого этажа. Вся изрезанная стеклом, пока бы ты двойную раму вынес.

– Хочу умереть комсомольцем! А-а-а! Руку сломаешь!

– Комсомольцы ворами не бывают. А ты, сука, еще и меня оскорбил, обозвав буржуазией. Что ты, тридцать третьего года рождения, сделал для страны и народа, чтобы мне, на фронте две Звезды Героя получившему, такое говорить? И напомни, у Маркса сказано, буржуй тот, и только тот, кто частную собственность имеет – не просто имущество, а капитал, который крутится в обороте и прибыль дает. И какой капитал у меня, или вот у товарища Смоленцевой? А коль завидно тебе, так сделай для СССР то же, что и мы, и уж поверь, Родина тебя не забудет! Ну а раз ты сам выбрал другое – то не обижайся, что лучшие годы проведешь за решеткой. В компании с самой гнусной мразью – ты ведь знаешь, что тем, для кого Родина не пустое, дозволено было свою вину на фронте искупить, так что сейчас за колючкой кайлом машут лишь самые гниды, кто думал, а может, при фашистах будет не хуже, ну еще предатели – бывшие власовцы, полицаи, бандеровцы. Теперь они для тебя будут «свои».

– Мы не воры! – крикнул Степа, снова приставленный к стене. – Мы комсомольцы, сознательные. «Молодая ленинская гвардия», за истинный коммунизм!

– Не смей, молчи! – крикнула Люба. – Мы же клятву давали своих не выдавать!

– Клятву давали? – сказала та, которую назвали Анной Петровной. – Так своих выдавать врагу нельзя. Значит, мы для вас враги? И еще «Молодой гвардией» назвались, это в честь героев Краснодона, о которых Фадеев написал?

Степа кивнул. Анна взглянула на одного из парней, приказала – представься.

– Сергей Тюленев, – ответил тот. – Да, тот самый. После освобождения Краснодона в декабре сорок второго пошел добровольцем в морскую пехоту – Днепр, Висла, Одер, затем Зееловские высоты, Гамбург и Киль, до Копенгагена мы не дошли, немцы капитулировали раньше. И еще Курильский десант сорок пятого – в совокупности за все Герой и три Славы. Мы были той, настоящей «Молодой гвардией» – а вы кто? Теперь еще и нас врагами считаете, вы за ленинские идеалы – а мы тогда были за что?

– Мы против коммунистической бюрократии! – выпалила Люба. – За то, чтобы было как при Ильиче. Чтобы всех выбирали, и никаких привилегий.

– Молоды вы, чтоб то время помнить, – усмехнулась Анна, – вот у меня отец – член РКП с 1919 года. Я в двадцать втором родилась, помню чуть больше вашего. Валь, я думаю, с этими молодыми людьми можно в нормальной обстановке разговаривать. То есть разрешить им опустить руки и отойти от стенки.

Сесть Степану и Любе не предложили. Они стояли как революционеры на суде – в том фильме, где Желябова и Перовскую в конце вешать везут.

– И что нам с вами делать? – спросила Анна Петровна. – Или сейчас вызываем милицию, и будет все как наш товарищ сказал: и суд, и срок от десятки до двадцати пяти, и последующее поражение в правах. Или вы нам все рассказываете, а мы решим. Валь, ну жалко ребят, может быть, они просто по глупости влезли в это дело?

– Они человека убили, – резко сказала Лючия. – Если не сами, так причастны. Ганна нашим, советским человеком была – и не верю я, что она сама. Такие, как эти, ее в петлю и сунули! Пусть теперь ответят, по справедливости и закону!

– Мы не виноваты! – выкрикнула Люба. – Я там не была, но мне Маруська Брыль рассказывала. Что там Ганке сказали, что коллективно сообщат куда надо, что ее Игорек против партии и товарища Сталина что-то ужасное замышлял и сама она была его сообщницей и всех подбивала в свою банду вступить. Если она сама не решится, не заставит никого на себя грех брать. Я не знаю – но вроде Маруська не врала. Она смеялась еще, вот что любовь-морковь с людьми делает.

– Не заставит никого грех брать? – зло спросила Лючия. – То есть девушке сказали: или сама повесься, или мы тебе поможем, да еще и клеветой обольем? А она, по малодушию, послушала. За вашу «идею»!

– Сергей Степанович говорил, надо не колеблясь жизнь за идею отдавать, – выпалил Степа, – струсишь, так все равно убьют, только без пользы для дела.

– Сергей Степанович Линник, заведующий кафедрой марксизма-ленинизма в университете? – спросила Анна – Знаем мы про его кружок «Юный марксист» и чему он учит. И это он вам приказы отдает, как глава «Молодой ленинской гвардии»?

– Нет, вы что? Сергей Степанович нам только политграмоту разъясняет. Что Ленин писал, и Маркс с Энгельсом. А в «Молодой гвардии» нам Марат Лазаренко говорит, что делать, а он комсорг факультета! А Сергей Степанович про «Молодую гвардию», возможно, и не знает – по крайней мере, он никогда нам про нее не говорил, ни в кружке, ни на занятиях.

– Дурак ваш Сергей Степанович, – сказал Юрий Смоленцев, – по уму надо, чтобы те, с другой стороны, за свою идею жизнь отдавали. А самому погибать – лишь когда иного пути выполнить боевую задачу нет. И какая необходимость была девушку убивать, ради какой цели?

– Да не знаю я! – выкрикнула Люба. – Не было нас там. Говорю же, что лишь от Маруськи слышала. Те, кто тогда собирались, это у Сергея Степановича вроде актив, самые доверенные.

– А те, кто к вокзалу ходил? Там же из восьмерых пятеро даже не университетские. И тот же Горьковский – сержант ГБ, а не студент.

– Так к Сергею Степановичу многие ходят из народных дружин. Которые на заводах, по учреждениям и даже по жилтовариществам собирались, когда тут с бандеровцами была война. И сейчас еще на улицах за порядком следят. У молодежи во всем Львове это считается вроде как почетным – если ты в дружине, за тобой сила и закон.

– Люберы местного розлива, – произнес Валентин (этих слов Степан и Люба не поняли), – и вам, значит, было приказано сюда прийти и что найти?

– Марат сказал, Ганна клеветническое письмо написала, где нас всех грязью поливает, – ответил Степан, – и отдала актрисе, Смоленцевой, ну а та в Москве самому товарищу Сталину покажет. И чтобы наше честное имя не пострадало, надо было это письмо изъять незаметно. А чтобы саму Смоленцеву тронуть, да вы что?!

– Потому пистолет у тебя был в кармане, – заметила Лючия, – чтобы меня, как Ганну, если бы я вернулась вдруг и вас бы застала?

– Нет, вы что? Оружие – лишь для уверенности. Ну, и припугнуть…

– Меня, этим? – усмехнулась Лючия. – Мальчик, я вблизи видела и настоящих живых эсэсовцев, и бандеровцев, так все они трупами стали, а я с тобой разговариваю. И повезло тебе, что даже показать свой пистолетик ты не успел – или лежал бы сейчас, остывал, после бы твою кровь с ковра смывали.

– Для тебя оружие фетиш, а для меня – рабочий инструмент, – подтвердил Валентин. – Ты хоть когда-нибудь в человека стрелял? «Припугнуть» – а ты знаешь, что для таких, как мы, твой показанный ствол – это сигнал, что игра пошла насмерть и тебя надо убивать? А в иных случаях наличие оружия может твою жизнь резко осложнить – были бы вы сейчас подпольщиками, а мы гестаповцами, ждала бы вас пыточная, а после расстрел, девушке еще и изнасилование в особо изощренной форме и толпой. А не будь у тебя пистолета, могли бы дурака включить, что захотелось с девушкой уединиться культурно, виноваты, но только в этом. И липовая ксива ГБ из той же оперы – кстати, откуда она у тебя? Сам нарисовал?